Ал - Фараби Абу-Наср Мухаммед бну-Мухаммед Фараби родился в г. Фараба на р. Сырь-Дарье в 870 г. Философское и научное образование Фараби получил в Багдаде, где его наставником был Абу-Бишр Матта бну-Юнус, известный своими работами по логике. Чтобы ближе познакомиться с сирийскими переводчиками и комментаторами Аристотеля и неоплатоников, Фараби ездил также в Дамаск, Харран и Алеппо. Умер Фараби в 950 г. Научное наследие Фараби необычайно велико и разнообразно. Он изучал все известные в то время науки: этику, политику, психологию, естествознание, музыку, но особое внимание он уделял философии и логике. Труды по логике создали ему широкую известность во всех странах Ближнего и Среднего Востока. Фараби написал около ста работ по истории естественных наук и философии, из которых нам известны лишь немногие. Значительная часть его философских работ посвящена изучению аристотелевской философии. Он прокомментировал «Категории», «Об истолковании», первую и вторую «Аналитики», «Топику», «О софистических опровержениях», «Риторику» и «Поэтику». Кроме того, ему принадлежит комментарий к «Введению» Порфирия. Но деятельность Фараби не ограничивалась одним комментированием. Он создал большое число оригинальных работ. Большой известностью в средние века пользовалась его работа «Существо вопросов» — небольшой трактат, излагающий в сжатой форме суть его учения. Значительное место в творчестве Фараби занимала разработка проблем этики и политики; самым крупным из его сочинений, посвященных этим проблемам, является «Трактат о взглядах жителей добродетельного города», в котором наиболее полно представлено воззрение автора на природу общества и государства. Ему принадлежат также трактаты «Субстанция», «Время», «Пустота», «О единстве философии Платона и Аристотеля» и ряд трактатов по психологии: «О душе», «О силе души», «О многом и единственном», «Разум и понятие». Часть этих произведений была переведена на латинский язык и пользовалась популярностью в Европе вплоть до XVII в. Помещаемый в сборнике трактат Фараби «Существо вопросов» переведен по книге: Юханна Кумайр. «Философы арабов», т. 9, ч. 1, Бейрут, 1954; перевод комментария Фараби к «Категориям» Аристотеля осуществлен по арабскому тексту, опубликованному в журнале «Тhe Islamik Quarterli» (v. IV, № 3,4. October 1957 - Januari 1958; v.V, № 12, April - July 1959). На русском языке трактаты «Существо вопросов», «Комментарий к »категориям» Аристотеля» впервые были опубликованы в книге: «Избранные произведения мыслителей стран Ближнего и Среднего Востока». М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1961; трактат «Комментарий к «Введению» Порфирия», «Трактат о взглядах жителей добродетельного города» - в книге: Григорян С.Н.. / Пер. с арабского А.В. Сагадеева, А.И. Рубина. «Из истории философии Средней Азии и Ирана VII - XII вв.» М.: Изд-во АН СССР, 1960; «Книга о классификации наук», «Братья чистоты» - в книге «Музыкальная эстетика стран Востока». М.: Изд-во «Музыка». СУЩЕСТВО ВОПРОСОВ 1 Знание делится на представление вообще, как, например, когда представляют себе солнце, луну, разум, душу, и представление, сопровождаемое утверждением, как, например, когда утверждается, что небеса суть сферы, находящиеся одна в другой, или когда сообщается, что мир сотворен. Некоторые представления бывают совершенными лишь благодаря тем представлениям, кои предшествуют им. Так, например, невозможно себе представить тело прежде, чем имеется представление о длине, ширине и глубине. Но если некоторые представления нуждаются в других, предшествующих им представлениях, то это не значит, что так должно обстоять дело с каждым представлением — в конце концов мы должны прийти к таким представлениям, кои не связаны с другими, предшествующими им представлениями, и остановиться на них. Таковы, например, представления о необходимости, существовании, возможности — они не нуждаются в представлении о чем-то им предшествующем, что содержало бы в себе представление о них, ибо они суть ясные, правильные, утвердившиеся в уме понятия. И когда кто-то хочет выразить их речью, то он может это делать, лишь привлекая к ним внимание ума, но это не означает, что он желает их выразить через нечто более известное, чем они. 2 Некоторые утверждения таковы, что они не могут быть поняты, пока не понято нечто другое. Так, например, когда мы хотим сообщить, что мир сотворен, нам прежде этого необходимо утверждать, что мир есть нечто составное, а все составное сотворено, и только после этого мы можем утверждать, что мир сотворен. Это утверждение обязательно должно восходить к таким утверждениям, коим не предшествуют другие утверждения, благодаря которым они имели бы силу. Утверждения подобного рода суть первичные, очевидные для разума суждения. Таковы, например, суждения о том, что из двух противоречащих друг другу высказываний одно всегда истинно, а другое ложно, и что целое больше своей части. Наука, благодаря которой мы познаем эти пути — пути, ведущие нас к представлению и утверждению, есть наука логики. Цель ее заключается в познании этих, упомянутых нами путей, дабы мы отличали совершенное представление от несовершенного, достоверное утверждение от близкого к достоверному, правдоподобного или сомнительного, так что из всех этих видов представлений и утверждений мы можем полагаться лишь на совершенное представление и достоверное, не вызывающее сомнений утверждение. 3 Сущее, говорим мы, бывает двух видов. К одному виду принадлежат вещи, из сущности которых не вытекает с необходимостью их существование. Вещи этого вида называются «возможно сущими». К другому виду принадлежат вещи, из сущности которых всегда и необходимо вытекает их существование. Вещи этого вида называются «необходимо сущими». Если мы имеем дело с возможно сущим, то из предположения, что оно не существует, не следует нелепости. Возможно сущее, дабы существовать, в бытии своем нуждается в той или иной причине. Когда оно возникает, оно становится «необходимо сущим благодаря иному». Отсюда следует, что из того, что извечно было «возможно сущим само по себе», оно стало «необходимо сущим благодаря иному». Эта возможность должна быть либо чем-то вечным, либо чем-то таким, что в одно время существует, а в другое — нет. Причинно-следственный ряд возможных вещей не может ни тянуться до бесконечности, ни составлять круговорот; оно необходимо должно восходить к чему-то необходимому, а именно к первому сущему. 4 А необходимо сущее таково, что если предположить, что оно не существует, то непременно придешь к нелепостям. Его существование не имеет причины; оно существует не благодаря чему-то иному. Оно — первая причина существования вещей. Отсюда следует, что существование необходимо сущего есть начало существования, и оно должно быть свободно от каких бы то ни было недостатков. Его существование, таким образом, совершенно; оно необходимо есть наисовершеннейшее существование, свободное от причин — материи, формы, действия и цели. 5 У него нет сути бытия, подобной той, которой, например, обладает тело. Ты мог бы сказать, что оно есть «сущее», но для сущего определением служит «вещь», а «вещь» является также определением тела. Таким образом, о необходимо сущем можно сказать лишь то, что оно есть необходимо сущее, и это его существование. А отсюда следует, что необходимо сущее не имеет ни рода, ни видового различия, ни определения, ни доказательства. Напротив, оно само служит доказательством всего. Оно существует само по себе как нечто непреходящее и извечное; оно свободно от небытия, и существование его не бывает потенциальным. А из этого следует, что оно не может не быть, что для своего непреходящего существования оно ни в чем не нуждается и что оно не переходит от одного состояния к другому. Оно едино как в том смысле, что его истинное существование не зависит от чего-то иного, так и в том смысле, что оно неделимо, в отличие от вещей, имеющих величину и количество. Ему нельзя, стало быть, приписывать ни количество, ни время, ни место. Оно не есть тело. Оно едино и в том смысле, что сущность его не состоит из чего-то для него постороннего, от чего бы зависело его существование. Равным образом, его сущность не может быть обозначена такими понятиями, как материя, форма, род и видовое различие. У него нет противоположности. Оно чистая благость. Оно чистый разум, чистое умопостигаемое и чистое умопостигающее — все это в нем составляет нечто единое. Оно есть мудрое, живое, всемогущее и обладающее волей. Оно обладает высшей степенью красоты, совершенства и величия. В себе самом оно испытывает безмерную радость. Оно первое любящее и первое любимое. Существование всех вещей проистекает от него, ибо существующие вещи несут на себе отпечаток его существования, и только таким образом они могут существовать. Все сущее образовалось в определенном порядке, неся на себе отпечаток его существования. 6 Всякая существующая вещь, получив от него существование, входит в определенную категорию и составляет единую степень. Бытие вещей определяется им не так, как если бы оно имело стремление, сходное с нашими стремлениями. Оно не стремится к чему-либо. Вместе с тем вещи не происходят от него естественным путем, без его ведома и благоусмотрения. Напротив, вещи из него возникают потому, что оно, познавая себя, есть как бы начало упорядоченного ряда благ, кои получают от него существование надлежащим образом. Итак, знание его есть причина существования вещи, служащей предметом его познания. Знание его о вещах не является временным знанием. Оно есть причина бытия всех вещей в том смысле, что оно наделяет их вечным существованием и вообще отрешает их от несуществования; но это не значит, что оно наделяет их отвлеченным существованием после того, как они были несуществующими. Оно является причиной первого творения. Акт творения состоит в сохранении дальнейшего существования вещи, причина бытия которой не заключена в ней самой, так что существование этой вещи не зависит ни от каких иных причин, кроме него как творца. Все вещи имеют одинаковое отношение к нему как творцу (а между ним и его творением нет ничего посредствующего, ибо первое творение есть причина других сотворенных вещей). Оно таково, что его действия лишены недостатков и источник их — в нем самом. 7 Первым из творений необходимо сущего является нечто единое по числу, а именно первый разум. В первом творении акцидентально возникает множественность, ибо само по себе это первое творение есть возможно сущее, а благодаря Изначальному — необходимо сущее, потому что оно знает как само себя, так и Изначальное. Существующая в первом разуме множественность не проистекает от Изначального, поскольку возможность существования принадлежит первому разуму, тогда как от Изначального он получает определенный вид существования. 8 Из первого разума, поскольку он есть необходимо сущее и поскольку он знает Изначальное, происходит другой разум, в коем множественность существует так, как об этом говорилось выше [1]. Из первого же разума, поскольку он есть возможно сущее и поскольку он знает самого себя, происходит высшая сфера со своей материей и с присущей ей формой — душой. Высшая сфера и ее форма становятся причиной других двух вещей, а именно еще одной сферы и еще одной души. 9 Из второго разума происходит еще один разум и еще одна сфера, находящаяся под высшей сферой. Этот разум и эта сфера происходят из него лишь по той причине, что в нем акциденталыно возникает множественность, как мы говорили об этом вначале относительно первого разума. Точно таким же образом из этого разума происходит еще один разум и еще одна сфера (а о числе этих разумов и сфер мы знаем лишь в общих чертах), так что (ряд) деятельных разумов завершается деятельным разумом, отвлеченным от материи, при котором завершается число сфер. Эти разумы, происходя друг от друга, не образуют бесконечного ряда. Они имеют различные виды, и каждый из них в отделыности составляет свой особый вид. Последний из упомянутых разумов служит причиной существования земной души, с одной стороны, и (через посредство сфер) причиной существования четырех элементов, с другой стороны. 10 Из элементов необходимо образуются различные смеси определенных пропорций, предрасположенные к приниманию растительной, животной и разумной души от той субстанции, которая есть первоисточник порядка мира и сфер, вращающихся вокруг устойчивого, неподвижного центра. Именно из движения этих сфер и соприкосновения одной из них с другой в определенном порядке возникают четыре элемента. Каждый разум знает упорядоченный ряд благ, кои необходимо возникают из него. Таким образом, он становится причиной существования этих благ, долженствующих из него возникнуть. Небесные тела обладают знанием о всеобщем и единичном; они допускают определенный вид перехода от одного состояния к другому через посредство воображения, и благодаря этому воображению у них возникает телесное воображение, которое есть непосредственная причина движения, между тем как из единичных предметов воображения возникает непрерывность телесного движения, а эти изменения в свою очередь становятся причиной изменения четырех элементов и всех тех изменений, кои происходят в мире возникновения и уничтожения. 11 Сопричастность небесных тел к чему-то единому, а именно к производимому ими вращательному движению, становится причиной сопричастности четырех материй к единой (первой) материи; различие же в их движении становится причиной раэличия в четырех формах, а переход их от одного состояния к другому становится причиной изменения четырех материй, причиной возникновения возникающего и уничтожения уничтожающегося. Хотя небесные тела имеют с четырьмя элементами то общее свойство, что они состоят из материи и формы, все же материя небесных сфер и тел отличается от материи четырех элементов и того, что из них составлено. Точно так же и формы сфер и небесных тел отличаются от форм четырех элементов, хотя все они имеют в качестве общего свойства телесность, поскольку предполагается, что у них три измерения. Поскольку же дело обстоит именно так, то первая материя не может существовать свободно от формы, равно как и естественная форма не может существовать отрешенно от материи. Напротив, первая материя нуждается в форме, дабы стать благодаря ей актуально существующей. Первая материя и форма не могут служить причиной существования друг друга; имеется некая причина, определяющая существование той и другой вместе. 12 Небесное движение есть такое вращательное движение, при котором движущееся меняет положение, а преходящее движение есть движение, при котором движущееся меняет место. Простым телам свойственно движение количества и качества, а также прямолинейное движение, причем последнее бывает двух видов: одно из них имеет направление от центра, а другое — к центру. Движение сложных тел зависит от преобладания в них тех или иных простых тел, каковыми являются четыре материи. 13 Начало движения и покоя, когда оно не исходит извне или от воли, называется природой. Другие виды движения осуществляются либо непроизвольно — в таком случае их начала называются растительной душой, либо произвольно — в этом случае, независимо от того, однообразны ли они или разнообразны, начала их называются животной душой и душой сферы. С движением связано то, что называется временем. Предел времени называется моментом. У движения не может быть ни начала во времени, ни конца во времени. Таким образом, с одной стороны, должно существовать нечто движущееся, а с другой стороны, нечто движущее. Если бы движущее было одновременно и движущимся, то оно нуждалось бы в другом движущем, поскольку движущееся находится в неразрывной связи с двигателем и ни одна вещь не движется сама по себе. А раз так, то здесь нс может быть бесконечного ряда и мы должны прийти к такому двигателю, который сам по себе не находится в движении — в противном случае нам пришлось бы принять существование бесконечного числа пар движимых и движущих вещей, а такого быть не может. Двигатель, который сам не находится в движении, должен быть один; он не должен быть ни обладающим величиной, ни телесным, ни делимым, ни множественным. 14 Поверхность объемлющего тела и поверхность объемлемого тела называются местом. Пустоты не существует. Направление в пространстве определяется небесными телами, потому что они окружают все и у них есть центр. В теле, в коем имеется естественное тяготение, не возникает принужденного тяготения: когда в природе его есть тяготение к движению по кругу, то в нем не может возникнуть тяготение к движению по прямой. Всякая преходящая вещь имеет тяготение к движению по прямой, тогда как небесная сфера по природе своей стремится двигаться по кругу. 15 Нет такой величины, которая после деления стала бы чем-то уже не имеющим частей; тела не состоят из таких частей, у которых не было бы своих частей. Части, не имеющие своих частей, не составляют ни тела, ни движения, ни времени. Вещи, обладающие величиной, и числа, имеющие известный порядок, не могут быть актуально бесконечными. Точно так же и расстояние не может уходить бесконечно в пустоту или в заполненное пространство, ибо существование бесконечного невозможно. Равным образом и движение не может быть непрерывным, за исключением кругового движения (от этого движения зависит время). Прямолинейное движение не обладает непрерывностью ни при получении направления в какую-либо сторону, ни при повороте, ни при образовании угла в момент поворота. 16 У каждого тела есть особое место, к коему оно влечется. Если тело простое, то необходимо, чтобы его место и фигура имели один и тот же вид и чтобы в них не было никакого различия. Именно таково сферическое тело, и поэтому каждое из четырех простых тел имеет шарообразную форму. Каждое тело обладает началом своего самостоятельного движения. Причиной различия видов тел является различие заключенных в них начал. У простых тел, из коих состоит мир, есть места, в которых они пребывают, но взятые в отдельности, они места не имеют. Мир состоит из простых тел, образующих единый шар; вне мира нет ничего. Следовательно, мир не находится в каком-то месте и не заканчивается пустотой или заполненным пространством. Всякое природное тело, достигнув естественного для него места, приводится в движение лишь по принуждению. Когда же это тело разлучено со своим местом, оно естественно движется к нему. 17 Природа небесной сферы особая: небесная сфера не тепла и не холодна, не тяжела и не легка. Ничто не проникает в небесную сферу; в ней нет начала прямолинейного движения; в ее движении нет противоположности. Небесная сфера существует не для того, чтобы из нее возникало нечто другое. Таково присущее ей существование. Движение сферы имеет своим источником душу, а не природу; движение ее вызывается не страстью или гневом, а тем, что она испытывает тяготение к уподоблению разуму, отрешенному от материи. Каждое из небесных тел имеет особый нематериальный разум, которому оно стремится уподобиться, и стремление всех этих тел не может быть направлено на одну и ту же вещь одного и того же рода; каждое из этих тел имеет свой собственный предмет любви, отличный от предмета любви другого. Однако они имеют и общий предмет любви, а именно первое любимое. Движущая сила каждого из них необходимо бесконечна, а телесные силы их необходимо конечны. Невозможно, чтобы конечная сила двигала какое-либо тело в течение бесконечного времени или чтобы конечное тело двигалось бесконечной силой; равным образом невозможно, чтобы какое-либо тело было причиной существования другого тела или чтобы оно было причиной души, или чтобы оно было причиной разума. 18 В телах, составленных из четырех элементов, имеются не только потенции, предрасполагающие их к действию, — тепло и холод, и потенции, предрасполагающие их к претерпеванию действия, — влажность и сухость. В них имеются еще и другие деятельные и страдательные потенции, такие, как вкус, действующий в языке и во рту, и обоняние, действующее в органе обоняния; а также такие, как твердость, мягкость, жесткость и вязкость; все эти потенции возникают из тех четырех потенций как первичных. Телом, по своей природе отличающимся высокой степенью теплоты, является огонь; телом, отличающимся высокой степенью холода, является вода; телом, отличающимся высокой степенью текучести, является воздух; телом, отличающимся высокой степенью плотности, является земля. Эти четыре материи, лежащие в основе возникновения и уничтожения, допускают превращение одной из них в другую. Возникающие и уничтожающиеся вещи появляются благодаря смесям. Смеси имеют различные пропорции, каковые и предрасполагают вещи к принятию тех или иных форм, составляющих основу их существования. 19 Из этих форм возникают чувственно воспринимаемые качества. Эти качества уничтожаются и заменяются другими, тогда как формы остаются такими, какими они были. То, что получается из четырех смесей, сохраняет свои потенции и формы и не уничтожается. Истинная природа смеси заключается в изменении состояния четырех (основных) качеств и в переходе их из одной противоположности в другую. Последние возникают из основных потенций и их взаимного воздействия, отчего получается промежуточное качество. Во всем этом проявляется безмерная мудрость всевышнего творца, ибо именно он создал корни [2]. произвел из них различные смеси, наделил каждую из них особым видом и сделал каждую смесь, далекую от уравновешенности, причиной каждого вида, далекого от совершенства. Это именно он наделил людей смесью, наиболее близкой к уравновешенности, дабы они были способны принять разумную душу. Каждый вид растений также имеет определенную душу. которая есть форма данного вида, и эта форма порождает силы, кои и доводят этот вид до совершенства через посредство органов, которые служат им. Точно так же обстоит дело и с каждым видом животных. 20 От всех животных человек отличается особыми свойствами, ибо у него имеется душа, из которой возникают силы, действующие через посредство телесных органов, и, кроме того, у него есть такая сила, которая действует без посредства телесного органа; этой силой является разум. К числу упомянутых выше сил относятся питающая сила, сила роста и сила размножения, причем для каждой из них имеется некая служащая ей сила. К воспринимающим силам относятся внешние силы и внутреннее чувство, (а именно) воображающая сила, сила догадки, сила памяти, мыслительная сила и движущие силы страсти и гнева, каковые приводят в движение части тела. Каждая из этих перечисленных нами сил действует через посредство определенного органа, и иначе дело обстоять не может. Ни одна из этих сил не существует оторванно от материи. 21 К этим силам относится и практический разум — тот, который выводит, какие действия, свойственные людям, должны быть осуществляемы. К силам души относится также умозрительный разум — тот, благодаря которому субстанция души достигает совершенства и становится актуально разумной субстанцией. Этот разум имеет свои степени: в одном случае он выступает как материальный разум, в другом — как обладающий разум, в третьем — как приобретенный разум. Эти силы, воспринимающие умопостигаемое, представляют собой простую субстанцию и не являются телесными. Эта субстанция переходит из потенциального состояния в актуальное и становится совершенным разумом благодаря разуму, отрешенному (от материи), а именно благодаря деятельному разуму, приводящему ее в актуальное состояние. Предметы разумного восприятия не могут находиться в чем-либо делимом или имеющем положение; субстанция души существует отрешенно от материи; она остается после смерти тела, и в ней нет такой силы, которая разрушилась бы. Она — единичная субстанция; она — человек в его истинной природе; силы ее распределяются по органам. Дарователь форм создает ее тогда, когда появляется нечто способное принять ее. Это нечт. е. тело: когда оно есть, появляется и эта субстанция. Оно есть плоть. И дух, заключенный в одной из его частей, а именно в глубине сердца, есть первое вместилище души. Душа не может существовать раньше тела, как это утверждает Платон; точно так же она не может переселяться из одного тела в другое, как это утверждают сторонники учения о переселении душ. После смерти тела душа испытывает и блаженство, и страдания. Эти состояния у различных душ бывают разными в зависимости от того, чего они заслужили. И все это определяется необходимостью и справедливостью. Так, например, от того, хорошо ли следит человек за здоровьем своей плоти, зависит приход в его тело болезни. Успех в делах — в деснице всевышнего Аллаха, и удача сопутствует тому, кто для этого создан. Промысел божий простирается на все, он связан с каждой единичной вещью, и всякое сущее подлежит приговору всевышнего и предопределению его. Точно так же и злосчастья подлежат приговору его и предопределению, ибо они, как на привязи, следуют за тем, из чего неизбежно рождается зло. Приключаются же они с тем, что подвержено возникновению и уничтожению. Но злосчастья эти акцидентально достойны восхваления, поскольку, не будь их, не длились бы многие блага. Если же великое благо, составляющее достояние вещей, ускользало бы от них из- за малой толики зла, коей нельзя избежать, то зла было бы гораздо больше. КОММЕНТАРИИ К «КАТЕГОРИЯМ» АРИСТОТЕЛЯ Универсалии бывают двух видов: одни универсалии дают знание о сущности всех своих носителей и не дают никакого знания о каком-либо носителе вне своей сущности — таковы универсалии субстанции; другие универсалии дают знание о сущности некоторых своих носителей и других носителей вне своей сущности — таковы универсалии акциденции. Единичные бывают двух видов: одни из них дают знание о чем-то вне сущности своего носителя и не дают никакого знания о сущности (своего) носителя — таковы единичные акциденции; другие единичные не дают никакого знания ни о сущности какого-либо носителя, ни о чем-либо вне его сущности — таковы единичные субстанции. Субстанция вообще не дает никакого знания о чем-либо вне своей сущности. Она бывает двух видов: один вид дает одновременно знание о сущности всех своих носителей — таковы универсалии субстанции; другой вид не дает никакого знания ни о сущности какого-либо носителя, ни о чем-либо вне своей сущности — таковы единичные субстанции. Акциденция вообще есть то, что дает знание о чем-либо вне сущности единичного носителя; она бывает двух видов: один вид дает знание о сущности другой субстанции — таковы универсалии акциденции; другой вид не дает никакого знания о сущности какого-либо носителя — такова единичная акциденция. Указанная здесь акциденция более обща, чем те, о коих говорилось ранее [3]. ибо эта акциденция охватывает собственный признак и акциденцию, упомянутые ранее: она как бы является их родом, а те — ее двумя видами, один из которых называется по имени своего рода. Аристотель называет универсальным сказуемым, дающим знание о сущности подлежащего, то, что сказывается о его подлежащем, а универсальным сказуемым, дающим знание о чем-либо вне сущности какого-либо подлежащего, — то, что находится в подлежащем. Из вещей одни сказываются о каком-то подлежащем, но не находятся ни в каком подлежащем — таковы универсалии субстанции; другие сказываются о подлежащем и находятся в подлежащем — таковы универсалии акциденции; третьи находятся в подлежащем, но не сказываются о подлежащем — таковы единичные акциденции; наконец, четвертые и не находятся в подлежащем и не сказываются о подлежащем — таковы единичные субстанции. Субстанция есть один из высших родов, которому подчинены промежуточные роды. Каждому промежуточному роду подчиняются виды — и так до их последних видов, каждый из которых состоит из единичных вещей. Каждый последний вид имеет образующее его различие, а каждый промежуточный род имеет различие, которое образует его, и различие, которое делит его. К акциденциям относятся девять высших родов, каждому из которых подчинены промежуточные роды; каждый из промежуточных родов имеет нисходящий ряд, который завершается последними видами. Каждый из последних видов имеет образующее его различие. Каждый промежуточный род имеет различие, которое образует его, и различие, которое делит его. Высших родов всего десять: субстанция, количество, качество, отношение, время, место, положение, состояние, действие и претерпевание. 1. Рассуждение о субстанции Субстанция уже была описана. Таковой являются, например, небо, звезды, земля и ее части, вода, камни, различные виды растений, различные виды животных и органы каждого животного. Возьмем, например, высший род, объемлющий эти и подобные им вещи — тело, или то, что сделано телом, или то, что сделалось телом. Одни тела бывают питающимися, другие — непитающимися. Одни питающиеся тела бывают чувствующими, другие — нечувствующими. Питающееся чувствующее тело есть животное. Одни животные бывают разумными, другие — неразумными. Разумным животным является человек. К неразумным животным относятся прочие виды животных, такие, как лошадь, бык, осел и тому подобное. К питающимся нечувствующим телам относятся различные виды растений, а к непитающимся телам — такие, как небо, звезды, вода, огонь, камни и другие подобные им вещи. Отдельные предметы суть единичные субстанции, а их роды и виды суть универсалии субстанции. Единичные субстанции — это те, что называются первыми субстанциями. Универсалии субстанции — это вторые субстанции. Единичные субстанции в большей мере субстанции, ибо они более совершенны по существованию, чем универсалии субстанции, в том отношении, что они в большей мере довлеют себе и более независимы от чего-то другого в своем существовании. Ведь единичные субстанции не нуждаются в своем существовании ни в каком подлежащем, потому что они и не находятся в подлежащем и не сказываются о нем. Что же касается универсалий субстанции, то, будучи таковыми, они нуждаются для своего существования в единичных субстанциях, поскольку они сказываются о подлежащих, а их подлежащие суть единичные субстанции. И все же то, что они нуждаются в подлежащих, не мешает им быть субстанциями, ибо они лишь сказываются о своих подлежащих (а не находятся в них), а универсалии, которые сказываются о подлежащих, дают знание о сущности этих подлежащих, и когда знают эти универсалии, приобретается знание о сущности этих подлежащих. Вещь умопостигаема благодаря тому, что познается ее сущность. Единичные же субстанции умопостигаемы благодаря тому, что разумом познаются их универсалии. Понятия же единичных субстанций существуют лишь благодаря существованию самих этих субстанций. Таким образом, для того чтобы быть умопостигаемыми, единичные субстанции нуждаются в универсалиях субстанции, а универсалии субстанции, для того чтобы существовать, нуждаются в единичных субстанциях, так как если бы последние не существовали, то те из универсалий, которые являлись бы душе, оказались бы выдуманными, ложными, а то, что ложно, не существует. Универсалии, стало быть, существуют благодаря единичному, а единичное умопостигаемо благодаря универсалиям. Вот почему универсалии субстанции также оказываются субстанциями — они являются понятиями тех субстанций, принадлежность которых к субстанциям очевидна, и оказываются вторыми по степени (субстанциями), ибо они существуют, поскольку существуют единичные субстанции. Кроме универсалий субстанции, в субстанциях нуждаются сказуемые первых субстанций, поскольку они находятся в подлежащем. И все же, хотя они и находятся в подлежащем, их подлежащие являются первыми субстанциями, и эти сказуемые не дают знания о сущности субстанций. Поэтому их понятия не являются понятиями субстанций, и субстанции, для того чтобы стать умопостигаемыми, в этих сказуемых не нуждаются. Скорее эти сказуемые нуждаются в субстанциях для того, чтобы стать умопостигаемыми. Таким образом, эти сказуемые нуждаются в субстанциях и в том и в другом случае, а субстанции ни в том, ни в другом случае в них не нуждаются. Потому эти сказуемые вовсе и не являются субстанциями. Подобным же образом и виды первых субстанций в большей мере являются субстанциями, чем их роды. Ибо виды дают более определенное и совершенное знание о сущности первых субстанций, чем их роды. Поэтому понятия видов первых субстанций в большей мере являются понятиями субстанций, чем понятия их родов. Равным образом роды единичных субстанций нуждаются в них лишь для того, чтобы существовать, так что виды первых субстанций, для того чтобы существовать, нуждаются в субстанциях как таковых меньше, а их роды — больше. Таким образом, виды единичных субстанций в большей мере довлеют себе в своем существовании, чем их роды. И роды и виды суть субстанции, но виды единичных субстанций, стало быть, в большей мере являются субстанциями, чем их роды. II. Рассуждение о количестве Количество есть все то, совокупность чего может быть измерена его частью, как, например, число, линия, поверхность, тело, а также время, а также слова и выражения. Ибо если взять любое число, то в нем можно найти часть, измеряющую (все число), или нечто равновеликое с ней. Например, пять: число это измеряют единицей, взятой пять раз, — или десять: его измеряют двойкой, взятой пять раз. Всякое число измеряется либо только единицей — как, например, пять, семь и т. п., — либо единицей и еще каким-нибудь числом, как, например, шесть, которое измеряется единицей, взятой шесть раз, двойкой, взятой три раза, и тройкой, взятой два раза. То же самое относится и к линии: линия измеряется локтем, а локоть есть либо часть линии, либо нечто равновеликое с ней. Точно так же в любой поверхности можно взять некую меньшую поверхность и измерять ею большую поверхность. То же самое можно сказать и о теле. Так же дело обстоит и со временем: ты берешь один час и измеряешь им сутки, берешь день и измеряешь им месяц, берешь месяц и измеряешь им год. Слова также относятся к количеству: каждое слово как целое может быть измерено его частью, ибо в словах имеется нечто относящееся к ним так же, как локти — к длине. Слова состоят из звуков. Звуки бывают гласными и согласными: гласные, такие, как «алиф», «вав», «йа», а также «фатха», «дамма», «касра», а согласные - это прочие звуки, такие, как «нун», «мим», «лам» и другие. Гласные бывают долгими — таковы «алиф», «вав» и «йа», и краткими — таковы «фатха», «дамма» и «касра». Сочетание гласных и согласных звуков называется слогом. Слоги бывают долгими и краткими. Долгий слог — это тот, который имеет долгую гласную, например, «ла», «лу» или «ли», а краткий — это тот, который имеет краткую гласную, например, «ла», «лу», «ли». Краткие слоги, когда к ним присоединяются согласные звуки, например «лан», «лун», «лин», становятся подобными долгим слогам, так как те и другие произносятся в равное время. При сочетании обоих видов слогов, например, когда берутся краткие слоги и к ним прибавляются долгие или подобные долгим слоги — как (в сочетании слогов) «мала» или «малаз» и т. п., — или когда берут долгий слог и к нему прибавляют краткий — как (в сочетании слогов) «мана» или «мина», — или когда образуют еще какое-нибудь сочетание в соответствии с возможностями языка, получаются не слоги или что-либо подобное им, а нечто иное. Слоги того и другого вида могут быть соединены друг с другом в различных сочетаниях, а эти последние можно сочетать друг с другом так, что из этого получится нечто другое, нечто большее, чем предыдущее. Самое меньшее, чем измеряют слова, — это слоги; за ними следует то, что составлено из обоих видов слогов. Самым же совершенным мерилом слов служат долгие и подобные долгим слоги. Слова измеряются и краткими слогами, только такое измерение неполно и несовершенно. Среди сочетаний слогов есть такие, в которых впереди поставлен краткий слог, а к нему прибавлен долгий (например, в случае, когда мы произносим «мала» или «малаз») — эти сочетания для измерения являются самыми совершенными, — и такие, в которых добавлены краткие слоги. Многие выражения измеряются одной из этих единиц так, что эта единица целиком исчерпывает данное выражение, а многие не исчерпываются одной из них, а нуждаются в том, чтобы их измеряли две единицы или более, подобно тому как это бывает с длиной: есть случаи, когда длина измеряется одним локтем и исчерпывается им, и есть такие случаи, когда длина не исчерпывается одним локтем, а нуждается для своего измерения в двух локтях. То, о чем мы говорили, имеет место во всех языках. В качестве примера ты можешь взять то, что мы наблюдаем в арабском языке. Знатоки этого языка краткие слоги называют «подвижными звуками», долгие и подобные им слоги — «связками», а то, что может быть составлено в их языке из обоих видов слогов, — «кольями». Далее, они сочетают одни слоги с другими, составляя, таким образом, из них еще большие мерила, которыми они измеряют свои размеренные слова и выражения, как, например, «фа илун», «муфа»илун», «мустаф-»илун». А раз так, то каждое речение может быть измерено либо долгим слогом, либо кратким слогом, либо сочетанием того и другого. Слоги - это наименьшие части, которыми можно измерить речения. Сочетания слогов — больше их. Все это в речениях подобно локтям в длине. Количество бывает непрерывным и раздельным. Непрерывное количество — это то, в середине чего можно предположить некую межу или границу, где примыкают друг к другу части данной вещи, расположенные по обе стороны предполагаемой границы. И тогда граница эта будет общей для обеих частей. Так, например, обстоит дело с линией: в середине ее можно предположить точку, в которой будут примыкать друг к другу части линии, расположенные по обе стороны точки, и точка эта будет границей, общей для той и другой части. Точно так же и в середине плоскости можно предположить линию, которую можно принять за границу, общую для частей поверхности, расположенных по обе стороны этой линии. То же самое можно сказать и о теле, например о кубе: в середине куба можно предположить пересекающую его плоскость, которая будет общей границей, где будут примыкать друг к другу части куба, расположенные по обе стороны этой плоскости. Таким же образом и во времени можно найти нечто сходное с точкой на линии, а именно «теперь», которое будет общей границей между прошедшим и будущим временем. Раздельное количество — это то, в середине чего нельзя найти никакой межи, которую можно было бы рассматривать как границу, общую для обеих составляющих его частей. Так, например, обстоит дело с числом десять: между двумя пятерками, являющимися частями десяти, нельзя найти что-либо отличное от их единиц, что можно было бы рассматривать как общую границу, где соприкасались бы их единицы, между тем как в линии, (например), такую границу мы можем найти. Равным образом ни одну из единиц этих пятерок или единиц их единиц нельзя рассматривать как общую границу так, чтобы эти пятерки сохраняли свое равенство. Ибо если ты возьмешь одну единицу от какой угодно из этих двух пятерок и пожелаешь рассматривать ее как общую границу, то в остатке будет четыре, и пятерка окажется не сохранившей свои единицы. Точно так же обстоит дело и с другими числами, будут ли они четными или нечетными. То же самое можно сказать и о словах: между звуками нельзя найти никакой межи, которую можно было бы рассматривать как границу, общую для двух звуков. Равным образом и один какой-нибудь звук нельзя рассматривать как границу, общую для двух частей речения, будь то в слове или выражении, ибо в противном случае в одной из частей речения не хватало бы одного звука, и тогда речение это изменилось бы и стало бы чем-то иным. Далее, одни количества состоят из частей, определенным образом расположенных в отношении друг друга, а другие состоят из частей, расположенных в отношении друг друга неопределенным образом. В том, что состоит из частей, расположенных определенным образом в отношении друг друга, все части существуют вместе; положение каждой из них определяется в одном из направлений этого количества; само это направление определено так, что на него можно указать жестом или словом; та из остальных частей данного количества, с которой данная часть соседствует или соприкасается, также определена таким образом, что известно, с какой из остальных частей она соприкасается и соединяется. Итак, все, что имеет части, соответствующие этим четырем условиям, состоит из частей, расположенных определенным образом в отношении друг друга. Яснее всего это видно в телах с разными частями, в таких, как, например, человек: все части человека существуют вместе; какую бы часть его ты ни взял (например, голову), положение ее определяется в каком-нибудь направлении по отношению к телу так, что на него можно будет указать (а именно— это верхняя его часть); при этом мы будем знать, с какой частью она соседствует и с какой соединена (а именно — соединена она с шеей). То же самое относится и к телу с одинаковыми частями, к такому, как, например, золото, ибо часть, которую ты отмечаешь и выделяешь (в таком теле), подобна голове, положение которой определено природой. Так, ты выделяешь эту часть золота на какой-нибудь стороне его; ты можешь указать на нее, как на то, что находится наверху, внизу или на какой- нибудь другой стороне; вместе с тем известно, что с прочими частями золота она соединяется частью, расположенной справа или слева от нее. Точно так же обстоит дело с линией, плоскостью и телом: и линия, и плоскость, и тело соответствуют этим четырем условиям. Между тем в отношении времени определить этого ты не сможешь: части времени не существуют вместе, ибо время быстротечно. То же самое можно сказать и о частях речения, ибо каждый раз, как ты произносишь какой-нибудь из его звуков, он оказывается уже прошедшим, и два из них не могут существовать вместе. Что же касается числа, то в нем нет никаких сторон, ибо оно вообще не может находиться в каком- нибудь месте. Равным образом и части его не примыкают друг к другу, не соединяясь и не соприкасаясь друг с другом. Части времени, речения и числа не имеют положения, ибо они не соответствуют условиям положения (либо всем, либо некоторым из них). Таковы главные особенности количества. (Итак), количество бывает либо непрерывным, либо раздельным. К непрерывному количеству относится то, что состоит из находящихся в нем частей или частей, имеющих в нем определенное положение, в том числе то, части чего расположены по отношению друг к другу в одном направлении, т. е. линия, далее — то, части чего расположены по отношению друг к другу в двух направлениях, т. е. плоскость, и то, части чего расположены по отношению друг к другу в трех направлениях, т. е. тело. Больше трех направлений не существует. То, что состоит из частей с определенным положением, называется математиками длиной и подразделяется ими на длину без всякой ширины, а именно линию, на длину только с шириной, а именно плоскость, и на длину с шириной и глубиной, или толщиной, а именно тело. Непрерывным количеством, части которого не имеют определенного положения, является время. Поверхность бывает такой, которая принадлежит телу, — это (его) граница, и такой, которая является посторонней для него и примыкает к собственной поверхности тела, объемля этс тело со всех сторон, — это и есть, согласно Аристотелю, место. Поверхность тела имеет разнообразные очертания, а ее разнообразным очертаниям соответствуют разнообразные очертания посторонней для нее, примыкающей к ней и объемлющей ее поверхности. Посторонняя поверхность представляет собой выем другого тела, ее объемлющего. Иные же полагают, что место воды, находящейся в сосуде, представляет собой не выем сосуда, а пустоту и пространство, которые объемлет выем, и что этой пустотой и пространством является толща, ничем не заполненная и лишенная всяких качеств, в то время как толща воды обладает качествами, такими, как влажность, холод и тому подобное. То же самое можно сказать, если вместо воды взять воздух или еще что-нибудь. Полагают, что толща воды, когда последняя появляется в сосуде, вся распространяется по всей толще пустого пространства и что вода и пустое пространство совпадают друг с другом так, что поверхность и глубина первой соответствует поверхности и глубине второго. Так некоторые думают о каждом чувственно воспринимаемом теле, полагая, что таково свойство всякого чувственно воспринимаемого тела и всего мира. Стало быть, очевидно, что толща пустого пространства может быть вся измерена посредством некоторой ее части. Место, таким образом, согласно тому и другому мнению, относится к непре- рывному количеству, будучи либо посторонней поверхностью, соответствующей собственной поверхности (тела), либо посторонней толщей, соответствующей собственной толще тела. А которое из этих двух мнений истинно, об этом (говорится) в науке физики. Раздельное количество состоит или из частей — это число, — или из звуков — это речь. Количество в собственном смысле и само по себе — это упомянутые выше виды; все остальное что принимается за количество, не есть количество само по себе, а причисляется к количеству через эти виды (количества), как, например, дело обстоит с цветом, движением (особенно перемещением), тяжестью, легкостью и тому подобным. Так, каждый цвет, вследствие того что он простирается настолько, насколько простирается поверхность, или распространяется по всему телу и имеет величину, зависящую от величины поверхности или тела, измеряется посредством измерения поверхности или тела. Равным образом и перемещение бывает длинным вследствие длинноты расстояния, которое проходит перемещающееся, и вследствие долготы времени, в течение которого происходит перемещение; поэтому перемещение и измеряется через измерение расстояния и времени. Так же и тяжесть вся распределяется по всему телу и бывает разной в зависимости от каждого вида тел (то же самое можно сказать и о легкости); поэтому тяжесть и используется при измерении и с ее помощью измеряются многие тела. Что касается мер для сыпучих тел, то все они — сосуды, посредством которых производится измерение сыпучих тел, т. е. в качестве этих мер служат либо, по мнению Аристотеля, внутренние поверхности сосудов, соответствующие содержимому, либо, по мнению других, толща пустого пространства, соответствующая толще измеряемого тела и распространяющаяся по ней, как бы представляя собой его место (а тела, как по тому, так и по другому мнению, различаются между собой в той мере, в какой различаются их места, и равны друг другу постольку, поскольку равны их места). III. Рассуждение о качестве Качество вообще — это формы, благодаря которым о единичных вещах можно оказать, каковы они. Это то, что отвечает на вопрос, задаваемый относительно каждой единичной вещи: какова она? Давая описание качеств единичного, необходимо отдавать себе отчет в том, что речь идет о качествах именно единичного, дабы отделить их от (видовых) различий, ибо (такие) различия суть также качества, поскольку они суть формы, благодаря которым о видах можно сказать, каковы они. Качество, будучи одним из высших родов, делится на четыре промежуточных рода. Первый из них — это свойство и состояние; второй — то, о чем говорится в смысле природной способности и природной неспособности; третий — это пассивные качества и пассивные состояния; четвертый — это качество, присущее количеству как таковому. Свойство и состояние суть все формы в душе и в одушевленном (теле) как таковом. Одни формы в душе таковы, что приобретаются по желанию и по привычке (это науки, искусства, нравы и тому подобное), а другие — природные формы (это естественные знания, заложенные в человеке от рождения, как, например, знание первых посылок, и нравы, заложенные от рождения в человеке и во многих животных, а также естественные искусства, которые можно найти у многих животных, как, например, ткачество у некоторых видов пауков). Что же касается тех форм, которые бывают в одущевленных (телах) как таковых, как, например, здоровье и болезнь, то о них говорится как о свойстве в том случае, если они настолько утвердились, что их трудно устранить, и как о состоянии (свойством здесь их уже никак нельзя назвать) в том случае, если они не утвердились и могут быть быстро устранены. Слово «состояние» Аристотель применяет также к знаниям для обозначения и тех из них, которые уже утвердились, и тех, которые не утвердились, так что оно здесь является как бы общим для них всех родом, один из видов которого называется свойством, а другой носит имя своего рода. То, о чем говорится в смысле природной способности и природной неспособности, имеет противоположные виды, в которых одна из двух противоположностей относится к тому, о чем говорится в смысле способности, а другая — к тому, о чем говорится в смысле неспособности. Таковы, например, твердость и мягкость: твердость подчиняется (роду) «природная способность», а мягкость — (роду) «природная неспособность». То, о чем говорится в смысле природной способности, это такие природные предрасположения, благодаря которым тела легко совершают действия и с трудом поддаются им, а то, о чем говорится в смысле природной неспособности, это такие природные предрасположения, благодаря которым тела с трудом совершают действия и легко поддаются им. Таковы, например, сила и слабость; сила — это природное предрасположение к тому, чтобы легко совершать действие и с трудом поддаваться действию, а слабость — это природное предрасположение к тому, чтобы с трудом совершать действие и легко поддаваться действию. Подобным же образом и существующее в теле человека природное предрасположение к совершению определенного действия — вроде борьбы, кулачного боя и бега — есть некоторая природная способность. Что же касается приобретаемой им в результате привычки ловкости в борьбе и в искусстве одерживать верх в кулачном бою и беге, то все это относится не к роду «природная способность», а к (роду) «состояние и свойство», так как все это приобретается благодаря привычке. Равным образом и предрасположение тела к превосходному выполнению действия в каком- либо искусстве относится к роду «природная способность», если человек предрасположен к этому по природе и от рождения, в то время как (само) искусство относится к состоянию и свойству. Так же обстоит дело и с выражением «здоровый»: оно обозначает известную природную способность, ибо под «здоровым» подразумевается определенное предрасположение к тому, чтобы поддаваться действию с трудом, в то время как выражение «болезненный» обозначает природную неспособность, ибо под этим подразумевается предрасположение к тому, чтобы легко поддаваться действию. Пассивное качество бывает двух видов: то, которое находится в теле, — это чувственно воспринимаемые качества (такие, как цвета, вкусовые качества, запахи) и осязаемые качества (такие, как теплота и холод), — и то, которое находится в душе, — природные аффекты души, такие, как гнев, жалость, страх и тому подобное. Из них скоропреходящее есть пассивное состояние, а то, что, утвердившись, проходит медленно или совсем не проходит, называется по имени своего рода, т. е. пассивным качеством. Впрочем, Аристотель во многих местах все эти качества называет пассивными состояниями, независимо от того, быстро они проходят или медленно. Пассивные качества, находящиеся в теле, суть чувственно воспринимаемые качества. Некоторые из них называются пассивными потому, что они вызывают в органах, посредством которых они воспринимаются, пассивное состояние и впечатление в тот момент, когда мы их ощущаем и испытываем. Таковы, например, вкусовые качества: они вызывают в языке и в язычке определенные пассивные состояния и впечатления. Так, терпкая пища оказывает вяжущее действие на язык, острая пища возбуждает в нем остроту. Примером могут служить также запахи, вызывающие сухость или влажность в мозгу и в ноздрях, и острые запахи, которые оказывают режущее и обжигающее действие. Точно так же обстоит дело с теплотой и холодом: в момент, когда мы ощущаем их посредством осязания, они вызывают теплоту или холод в тех органах, посредством которых они ощущаются. А пассивными такие качества называются не потому, что вызывают в чувствилищах пассивное состояние, а потому, что возникают они в теле вслед за пассивными состояниями, ранее возникшими в этом теле. Человек, например, почувствовав стыд, краснеет; стыд является здесь аффектом, возникшим в душе, вслед за которым в теле возникает определенный цвет. Точно так же обстоит дело и с бледностью, вызванной страхом. Не исключена также возможность, что в теле в момент его становления естественно возникло некоторое пассивное состояние — теплоты, холода или еще какое-нибудь из чувственных пассивных состояний, — а за этим пассивным состоянием последовало возникновение в теле определенного цвета. Что касается аффектов души, то они относятся к (роду) «пассивное качество и пассивное состояние», а не к (роду) «свойство и состояние», ибо аффекты не суть нравственные качества. Нравственными качествами они становятся тогда, когда они достигают определенной степени — тогда-то они и оказываются подчиненными (роду) «свойство и состояние». Называются же они пассивными качествами, по-видимому, потому, что, возникая в душе, они вызывают в теле животного чувственные пассивные состояния, как, например, страх, вызывающий бледность, стыд, вызывающий красноту, и гнев, вызывающий в теле гневающегося теплоту и бледность. Четвертый род — это качества, присущие различным видам количества как такового, такие, как прямизна и кривизна линий (вообще), выпуклость и вогнутость кривых линий и линий, которые соединяются, не образуя прямой линии, а также фигура и ее виды, например окружность, треугольник, квадрат и другие фигуры, находящиеся на плоскости; такие, как природная форма, которая представляет собой определенную фигуру, а именно ту, которая свойственна поверхности тела одушевленного существа, а также такие, как чет и нечет — последние тоже принадлежат к роду качества, присущего различным видам количества как такового. Сомнение может возникнуть относительно шероховатости и гладкости — подчинены ли они этому роду качества или (роду) «положение». Ведь из частей шероховатого (тела), находящихся на его поверхности, одни выше, а другие ниже, так как одни из них длиннее, а другие короче, в силу чего они и располагаются в различных плоскостях. Части же гладкого (тела), расположенные на его поверхности, все равны между собой, поэтому они и располагаются все в одной и той же плоскости. Некоторые думают, что именно в этом заключается сущность шероховатости и гладкости, и относят поэтому их к категории «положение». Гладкое (тело) в виде шара или круга обладает тем свойством, что линии, идущие от его центра, ко всем частям его поверхности, между собой равны, так что форма гладкого (тела) оказывается шарообразной или круглой. В том же случае, когда шар или круг являются шероховатыми, линии, идущие от их центра к более длинным частям их поверхности, оказываются больше тех линий, которые идут к более коротким и отступающим частям, вследствие чего получается фигура многоугольника. Некоторые под шероховатостью и гладкостью разумеют как раз эти фигуры, и тогда их относят к этому роду качества, и они здесь являются омонимами. Равным образом возникают сомнения и относительно плотности и разреженности. Но если разреженность подобна пушистости шерсти, а плотность — ее сваленности, тогда и то и другое относятся к категории «положение». Ибо разреженность заключается в том, что части тела удалены друг от друга вследствие того, что в промежутки между ними проникают посторонние тела, а плотность — в том, что его части расположены близко друг к другу вследствие того, что находящиеся в нем посторонние тела вытесняются и удаляются, а оставшиеся части сближаются или приходят в соприкосновение друг с другом. Если под плотностью подразумевается нечто подобное оледенелости воды, то она относится к качеству, ибо здесь не будет случайностью то, что посторонние тела оказываются вытесненными из нее, а части ее — сблизившимися и уплотнившимися, так как объем воды, когда та леденеет, не становится меньше против прежнего — в ней лишь возникает нечто такое, чего раньше не было. Точно так же обстоит дело я с разреженностью: если она подобна растопленности льда, то она относится к качеству, ибо здесь не будет случайностью то, что части тела удалены друг от друга вследствие проникновения в него воздуха или другого какого-нибудь постороннего тела, так как количество здесь не увеличивается — скорее плотность и разреженность тела возникают подобно тому, как теплота возникает в том, что не было теплым, и холод — в том, что не было холодным. Таким образом, плотность и разреженность относятся к качеству, но не к четвертому (его) роду — скорее всего они относятся ко второму роду, поскольку плотность сходна с предрасположенностью в том, что она с трудом поддается действию, а разреженность — в том, что она легко поддается действию, ибо редкое подобно податливому, а плотное — менее податливому. Это в том случае, если не принимать во внимание твердости тел: ведь камень плотен и тверд, кристалл и стекло редки и тверды, плотные щепки плотны и не крепки, а воздух редок и не тверд. IV. Рассуждение об отношении и соотнесенном Отношение — это такая связь между двумя предметами, через которую можно одновременно обозначать и тот и другой предмет, сопоставляя их друг с другом. Этой связью обозначают один из (соотнесенных) предметов, сопоставляя его с другим, и точно так же — этот другой предмет, сопоставляя его с первым. Два предмета, из коих каждый обозначают, сопоставляя их друг с другом на основании той связи, носителями которой они являются, называются соотносительными и соотнесенными. При сопоставлении их друг с другом употребляется одна из частиц связи, например «из», «к», «с» и тому подобные. Каждый из (соотнесенных) предметов необходимо имеет название, указывающее на него как на нечто такое, что находится к другому в определенного вида отношении, как, например, отец и сын: между ними имеется одна определенная связь, через которую каждый из них обозначается, будучи сопоставлен с другим, поскольку отец есть отец сына, а сын — сын отца. То же самое отношение, взятое для обозначения одного из них, называется отцовством, а взятое для обозначения другого — сыновностью. Имя одного из них, поскольку он обозначается этой связью, — «отец», а имя другого, поскольку обозначается той же связью — «сын». Эти два слова суть противоположные (друг другу) наименования, такие же, как «раб» и «господин». Предметы как носители отношения принадлежат ко всем другим высшим родам. Они могут принадлежать к категории количества (как, например, шесть и три: шесть есть три, взятое два раза, а три есть половина шести); они могут принадлежать и к категории субстанции (как, например, Зейд и Амр, рассматриваемые как носители отцовства и сыновности или как носители такого отношения, при котором один из них господин, а другой — раб, ибо господин и раб также входят в категорию субстанции). Но они не будут соотнесенными, если их будут брать с теми именами, которые обозначают их как нечто при- надлежащее к другому роду: в этом случае при сопоставлении их друг с другом они уже не будут обозначаться через тот или иной вид отношения. Точно так же носитель цвета не будет называться цветным — ни как тело, ни как животное, ни как человек, ни как Зейд, если он не обозначается через белизну (или еще какой-нибудь вид цвета) — только в этом случае о нем можно говорить, что он белый и что он цветной. Иногда с двумя соотнесенными предметами бывает так, что сущность их обозначают, сопоставляя их друг с другом и употребляя одну из частиц связи. Однако при определении этих предметов нельзя ограничиваться лишь этим описанием, ибо каждый из них имеет сущность, принадлежа и другому роду. Об этой сущности можно говорить как о принадлежащей предмету, сопоставляя ее с сущностью соотнесенного с ним предмета, и тогда, поскольку их берут с такой их сущностью, они уже не принадлежат к числу соотнесенного. Поэтому необходимо сказать, что соотнесенными являются такие два предмета, сущность каждого из которых как носителя определенного вида отношения обозначают, сопоставляя эти предметы друг с другом. Таким образом, определение соотнесенных предметов будет, как говорил Аристотель, достаточно удовлетворительным, если будет указано, что это такие предметы, сущность и существование которых означает быть каким-то образом соотнесенным. Когда же предметы не могут быть так определены, они не являются соотнесенными. Поэтому имена обоих предметов должны обозначать их как нечто каким-то образом соотнесенное. К числу соотнесенного принадлежат два таких предмета, имя одного из которых как носителя определенного вида отношения противоположно имени другого; таковы, например, «отец» и «сын», «раб» и «господин». Иногда имена (соотнесенных) предметов бывают одними и теми же, например «соучастник», «друг», «брат». Иногда имя одного из них бывает производным от имени другого, как, например, «познаваемое — от «познания». Иногда одна только связь имеет имя, которое и служит для обозначения обоих носителей отношения, так что имена этих двух предметов, соотнесенных друг с другом благодаря этой связи, бывают производными от наименования связи; например, «обладающий» и «обладаемое» одинаково производны от «обладания», а «обладание» есть имя этого отношения. Иногда же ни у одного из соотнесенных предметов нет общеизвестного имени, которое бы обозначало их как нечто соотнесенное; в этом случае люди употребляют те их имена, кои обозначают их как нечто принадлежащее к другому роду, присовокупляя к ним одну из частиц связи, — таково, например, высказывание: «Рука — это рука человека» [4], ибо «рука» так же как и «человек», не является именем, обозначающим данный предмет как нечто соотнесенное. Так же поступают в том случае, когда один из соотнесенных предметов не имеет имени, обозначающего его как нечто соотнесенное. В этом случае берется его имя, обозначающее его как нечто принадлежащее к другой категории, и связывается с соотнесенным с ним предметом, у которого есть имя, указывающее на отношение. Часто имя, указывающее на отношение, есть как у одного, так и у другого соотнесенного предмета, но тот, кто соотносит их, проявляя нерадивость или небрежность, берет не эти их имена, а те, кои обозначают их как нечто принадлежащее к другому роду. В действительности же в этих трех случаях речь не идет о (собственно) соотнесенных предметах, будет только казаться, что речь идет о них. Аристотель советует для предметов, у которых не оказывается общеизвестных имен, образовывать имена из тех (названий), кои обозначают их как нечто соотнесенное; и если есть имена, указывающие на отношение, брать именно их, дабы здесь не допускалось ни нерадивости, ни небрежности; вот тогда-то по поводу этих предметов не возникнет никакого сомнения, они будут обладать свойствами соотнесенного, и в отношении их не будет никакой неясности. Одна из особенностей соотнесенного заключается в том, что в высказывании соотнесенные предметы находятся друг с другом в отношении взаимной обратимости, как, например, в высказываниях: «Сын — сын отца» и «Отец — отец сына». То, что существование одного предполагает существование другого и что они находятся в неразрывной связи друг с другом, свойственно всему тому, что действительно является парой соотнесенных предметов, имена которых, обозначающие их как нечто соотнесенное, образуются из (наименования) отношения (либо же такое имя выдумывается для того из них, который не имеет особого наименования, обозначающего его как нечто соотнесенное). Если же тот, кто соотносит (два предмета), проявляет небрежность, то эти имена становятся неясными, как, например, в высказывании: «Раб есть раб человека», ибо здесь уже нельзя сказать: «Человек есть человек раба»; точно так же обстоит дело с высказыванием: «Руль есть руль судна», ибо нельзя сказать: «Судно есть судно руля». Если же для судна образовать имя, обозначающее его как нечто, к чему имеет отношение руль, и сказать, например: «Руль есть руль рулеуправляемого судна», то здесь обращение будет иметь место, ибо «рулеуправляемое судно» есть «рулеуправляемое» рулем. Точно так же обстоит дело и в других подобных случаях. Одной из особенностей соотнесенных друг с другом предметов является и то, что они существуют совместно: в самом деле, раб и господин существуют вместе, так что ни один из них не существует после другого, и точно так же обстоит дело с отцом и сыном. Если предметы действительно являются соотнесенными (т. е. если они отвечают тем условиям соотнесения их, о которых говорилось выше), то существование одного из них предполагает существование другого, и находятся они в неразрывной связи друг с другом. Одно из условий заключается в том, чтобы брать их в одном и том же отношении, т. е. чтобы оба соотнесенных предмета брать либо как потенциальные, либо как актуальные. Когда один из них берется как потенциальный, а другой — как актуальный, актуальный оказывается существующим после потенциального. Пример тому — познание и познаваемое: полагают, что то и другое не обязательно должны существовать вместе и что познаваемое существует до относящегося к нему знания — так же, как чувственно воспринимаемое — до относящегося к нему восприятия. Это бывает лишь в том случае, когда познаваемое берется как познаваемое потенциально: здесь оно предшествует нашему актуальному знанию о нем; однако оно не существует раньше или позже нашего потенциального знания о нем. Точно так же и потенциальный предмет чувственного восприятия предшествует нашему актуальному восприятию его, но он не существует ни раньше, ни позже потенциального чувственного восприятия. Когда один из таких предметов берется как потенциальный, а другой — как актуальный, и наоборот, они не являются действительно соотнесенными, но когда они берутся либо оба потенциальными, либо оба актуальными, они являются действительно соотнесенными, и тогда ни один из них не существует ни раньше, ни позже другого. Еще одна особенность соотнесенных предметов заключается в том, что когда один из них познается исчерпывающим образом, тогда и другой необходимо познается исчерпывающим образом. Носителями отношения могут иногда быть два каких-нибудь вида, принадлежащих к другим категориям, [5] а иногда — две единичные вещи. Когда они — два вида, то обозначаются они одним каким-то видовым отношением, а когда они — две единичные вещи, то и обозначаются они одним каким-нибудь единичным отношением. Когда у двух видов — носителей (отношения) — есть имя, указывающее на вид их отношения, и когда один из них известен благодаря этому имени, другой, соотнесенный с ним, вид также необходимо должен быть известен. Точно так же, если оба носителя суть единичные вещи, принадлежащие к другим категориям, то если каждая из них имеет имя, указывающее на их единичное отношение, и если одна из них известна благодаря этому имени, то другая, соотнесенная с нею, вещь также необходимо должна быть известна. Это ускользает от внимания, поскольку единичные отношения не имеют имен, обозначающих эти отношения как нечто единичное, так что тому, кто их соотносит, приходится обозначать их, давая им наименование вида или рода этого отношения. И тогда единичная вещь становится известна не как то, что находится в определенном единичном отношении, а как то, что обозначается через вид или род этого отношения, и в этом случае она познается как нечто соотнесенное не исчерпывающим образом. А раз так, то соотнесенная с ней вещь не обязательно должна быть известна. То же самое имеет место, когда носителями (отношения) являются два вида, принадлежащие к другим категориям, и когда вид их отношения не имеет никакого имени, так что тому, кто соотносит их, приходится обозначать их, давая им наименование рода этого отношения — в этом случае соотнесенный (вид) становится известен потому, что обозначен через род отношения, и познается он не исчерпывающим образом. А раз так, то соотнесенный с ним вид не обязательно должен быть известен. Точно так же обстоит дело, когда берутся те имена предметов, которыми они называются потому, что принадлежат к другому роду. Так бывает со многими соотнесенными предметами, имеющими общеизвестные имена, и тогда о них думают, будто они не соотнесены друг с другом, а о многих несоотнесенных вещах — будто они соотнесены друг с другом. Ибо отношения могут быть между многими предметами, принадлежащими, (например), к видам и родам качества, и случается так, что наименование данного вида (или рода) качества оказывается его наименованием как принадлежащего к соотнесенным вещам, в то время как имени, обозначающего его как качество, у него не имеется. Поэтому имя, обозначающее его как нечто принадлежащее к соотнесенным предметам, рассматривается и как имя, обозначающее его как качество, и тогда имена видов данного рода оказываются такими именами, которые обозначают эти виды не как нечто принадлежащее к соотнесенным предметам, а как качество. Между тем о роде этих видов думают, будто он принадлежит к отношению, а не к качеству, и будто виды его принадлежат к качеству, а не к отношению. И тогда здесь возникает сомнение, и люди начинают удивляться: каким образом род принадлежит к отношению, а его виды подчинены другой категории? Причина же этого заключается в путанице, внесенной в имена теми, кто их выдумал Если бы у этого рода было два имени: одно, обозначающее его как качество, и другое, обозначающее его как соотнесенный предмет, и если бы так же обстояло дело и с видами его, то не возникло бы никакого сомнения. То же самое можно сказать и о прочих категориях, с которыми случается нечто подобное, таких, как субстанция, положение и другие. V. Рассуждение о категории «когда?» «Когда?» — это отношение вещи к определенному отрезку времени, который сопутствует существованию вещи и границы которого совпадают с границами ее существования, или же к такому определенному отрезку времени, часть которого (занимает) существование вещи. «Когда?» не обозначает ни времени как такового, ни сочетания субстанции и времени, как полагали некоторые. Обычно люди это выражение употребляют в качестве вопроса, задаваемого относительно некоторой вещи и касающегося ее определенного времени. Логики рассматривают «когда?» как имя, обозначающее нечто такое, благодаря чему можно ответить на вопрос: «Когда была или будет данная вещь?» Определенное время — это то, которое определено соответственно его отстоянию от «теперь» либо в прошлом, либо в будущем, и это — либо через имя, под которым оно известно и которое указывает на его отстояние от «теперь» в прошлом или будущем (в прошлом — как, например, «вчера», «позавчера», «в прошлом году», «в позапрошлом году», «год назад», «два года назад»; в будущем — как, например, «завтра» или «послезавтра», «в будущем году», «через год», «через два года»), либо через событие, из которого известно его отстояние от «теперь» (как, например, «при царе Геракле» или «во время такой-то войны»). Определенное время, в течение которого существует вещь, является либо первым, либо вторым, включающим первое. Первое время — это то, которое сопутствует существованию вещи, совпадает с ним и неотделимо от него. Второе время вещи — это большее время, частью которого является первое время; так, например, битва происходит в известный день какого-то месяца определенного года и ей сопутствуют шесть часов этого дня, так что эти часы будут как раз ее первым временем, а день, месяц и год — ее вторым временем. Поэтому о битве говорится, что она была в таком-то году, поскольку произошла она в определенный месяц этого года, а в этот месяц она произошла потому, что произошла в определенный день этого месяца, а в этот день она произошла потому, что продолжительность ее совпадает с шестью часами этого дня. Одним словом, о вещи говорится, что она существует какое-то большее время потому, что она существует в части этого большего времени — и так далее, вплоть до такого (отрезка) времени, границы которого совпадают с границами существования этой вещи и который не превышает (продолжительность) ее существования. Вопрос «когда?» может быть задан относительно границ существования вещи, так что ответом на него будет указание либо на его начало (как, например, на вопрос: «Когда родился такой-то?» — отвечают: «В такое-то время»), либо на его конец (как, например, на вопрос: «Когда умер такой-то?»— отвечают: «В такое-то время»). Это и подобное этому составляют виды, относящиеся к тому роду, который называется «когда?» Сопутствование времени существованию вещи — это не то же самое, что измерение времени ее существования. Время, измеряющее существование вещи, принадлежит к (категории) «сколько?» Например, когда на вопрос: «Сколько жил такой- то?» — отвечают: «Сто лет», последнее и есть то время, которое измеряет его существование. Однако время, совпадающее с (продолжительностью) существования вещи, может быть использовано для измерения ее существования, поскольку, например, можно сказать, что война продолжалась столько-то месяцев того года, в который она произошла. Разница между совпадающим и измеряющим (временем) заключается в том, что совпадающее (время) может быть также границами времени, а измеряющее может быть только временем. Равным образом сопутствующее время бывает только временем, поскольку сопутствующее и измеряющее время бывают чем-то делимым; совпадающее же время может быть и неделимым, ибо граница времени неделима. VI. Рассуждение о категории «где?» «Где?» — это отношение тела к своему месту. Это и не место, и не сочетание тела и места. Словом, это нечто такое, благодаря чему можно ответить на вопрос: «Где находится данная вещь?» — как, например, когда мы говорим: «В помещении», ибо «где?» — это не помещение, а то, что понимается под выражением «в помещении»: частица «в» указывает здесь на отношение к помещению. Всякое природное тело имеет один из видов «где?» — его имеют и человек, и прочие виды животных, и различные виды растений и камней, и остальные предметы, существующие в мире. Однако из числа различных «где?» некоторые уясняются сразу созерцанием, а многие — лишь благодаря доказательству и сопоставлению. Каждое тело имеет первое, свойственное только ему «где?» и некоторые «где?», общие ему и другим телам, из коих одни меньше и ближе к первому «где», а другие больше и дальше от него. Примером здесь может служить Зейд, первое «где?» которого есть выем, образовавшийся в воздухе того помещения, в коем он находится. Таким образом, он находится и в некотором помещении данного дома, и в некотором доме данного города, и в некотором городе данной страны, и в некоторой стране, составляющей часть обитаемого мира, и в обитаемой части земли, и на земле, являющейся частью вселенной, и во вселенной. Все это — разные «где?», и имеется в виду лишь то, что он находится в более общем, потому что он находится в более частном — вплоть до его самого частного места, т. е. до равной ему (по объему) части помещения, в коем он находится, каковой является тот выем в воздухе, который совпадает с приходящейся на него поверхностью. К видам «где?» относятся то, что представляет собой «где?» само по себе, и то, что представляет собой «где?» по отношению к чему-нибудь. То, чт. е. «где?» само по себе, — это, например, то, что имеют в виду, говоря: «в доме», «в помещении», а то, чт. е. «где?» по отношению к чему-нибудь, — это то, что имеют в виду, говоря: «над», «под», «выше», «ниже», «правее», «левее», «перед», «за», «вокруг», «среди», «между», «близ», «у», «при», «на» и тому подобное. Однако если тело не имеет «где?» самого по себе, то у него нет и «где?» по отношении к чему-либо. VII. Рассуждение о положении Положение — это когда определенные части тела противостоят определенным частям места, в котором оно находится или совпадают с ними. Положение занимает каждое тело, ибс каждое тело имеет «где? «соответственно определенному положению. К примеру: человек занимает много видов положения — такие, как стояние на ногах, сидение, стояние выпрямившись, лежание на боку, сидение откинувшись, лежание ничком, лежание вверх лицом. И определенные части тела — такие, как голова, спина, плечи и другие, — каждая в отдельности находится в каком-нибудь из этих положений, противостоя известной части того места, в котором человек находится, или совпадая с ней, а когда положение его меняется, те же самые части оказываются противостоящими другим частям места. А может быть и так, что место меняется, а положение не меняется, тогда части тела будут противостоять в новом месте таким же частям, каким они противостояли в прежнем месте. Так же бывает и с прочими животными и растениями, равно как и с телами, имеющими однородные части. Занимать определенное положение в пространстве — это не значит, что данное тело занимает (определенное) положение относительно другого тела, ибо его положение в пространстве определяется отношением не к другому телу, а к самому себе. Что же касается его положения относительно другого тела, то оно определяется отношением к этому другому телу, когда их взаимное отношение отвечает четырем условиям, упомянутым в рассуждении о количестве, т. е.: если они существуют вместе; если одно из них находится в некотором направлении по отношению к другому телу; если направление это определенное (так, чтобы на него можно было указать жестом или словом) и если определено, каким является противостоящее ему тело. Всему, что занимает положение в пространстве, свойственно занимать определенное положение и относительно другого тела, ибо тела в мире, сходясь или расходясь друг с другом, как бы составляют части этого мира как целого. Тела бывают расположены относительно друг друга сообразно с теми степенями мест, которые они занимают относительно друг друга. Равным образом и части любого тела располагаются относительно друг друга сообразно с их степенями в теле. И тогда положение, которое тело занимает относительно самого себя, свойственно ему в том его «где?», которое представляет собой «где?» само по себе, а положение, которое тело занимает относительно другого тела, свойственно ему в том его «где?», о котором говорится, что оно соотнесено с чем-то. Поскольку же места имеют две разновидности — те, что существуют сами по себе, и те, что существуют, будучи соотнесены с чем-то, — то и положение соответственно с этим бывает двух разновидностей — то, которое существует само по себе, и то, которое существует по отношению к чему-то. Только если тело не занимает положения самого по себе, то у него нет и положения по отношению к чему-то. Поскольку же то место, которое существует само по себе, а не по отношению к чему-то, имеет две разновидности: одно — первое и свойственное только данному телу, и другое — второе, общее для него и для других тел, то и положение его оказывается соотнесенным то с первым, свойственным только ему местом, то со вторым, общим для него и для других тел местом, вплоть до окраин вселенной. VIII. Рассуждение о категории обладания Обладание — это такое отношение одного тела к другому, примыкающему к нему или к части его, при котором с перемещением первого тела перемещается и второе, как, например, ношение одежды, обуви, оружия: ношение одежды указывает на такое отношение одного тела к некоторому другому телу, примыкающему к его поверхности, когда второе тело перемещается при перемещении первого тела; ношение обуви также указывает на подобное отношение между телами, хотя оно касается лишь части тела; так же обстоит дело и с ношением оружия. К видам обладания относится и естественное обладание (например, когда речь идет о шкуре животного или о коре дерева) и произвольное (например, ношение одежды). Что же касается нахождения воды в сосуде — и вообще нахождения определенного тела в определенном месте, — то это уже не принадлежит к роду «обладание», ибо сосуд не перемещается при перемещении содержащейся в нем воды; дело в данном случае обстоит как раз наоборот — здесь вода перемещается при перемещении сосуда. То же самое можно сказать и о вине в бурдюке и о воде в мехах, ибо как в том, так и в другом случае мы имеем дело не с категорией обладания, а с категорией «где?» IX. Рассуждение о категории претерпевания Претерпевание — это переход субстанции от чего-то одного к чему-то другому и превращение ее из чего-то одного в нечто другое. Пока субстанция продолжает непрерывно двигаться между этими двумя «нечто», о ней говорят как о подвергающейся действию. Движение это может совершаться от одного качества к другому, как, например, переход тела от черноты к белизне, т. е. побеление, или переход его от холода к теплоте, т. е. нагревание, — все это относится к роду «претерпевание». То, что было в субстанции вначале, понемногу, мало-помалу у нее утрачивается, и это продолжается непрерывно до тех пор, пока движение субстанции не прекращается. И все время, пока субстанция подвергается действию, она состоит из неопределимых частей того, что в ней возникает, и того, что у нее утрачивается. Так, если взять нечто нагревающееся, то окажется, что при движении его к теплоте в нем непрерывно, одна за другой возникают части теплоты и одна за другой утрачиваются части холода. Но пока подвергание действию продолжается, невозможно здесь определить ни то, какая часть теплоты в нем возникла и какова ее величина, ни то, какая часть холода у него исчезла и какова ее величина. Ибо всякий раз, как тебе захочется определить ту часть теплоты, которая в нем уже возникла, или ту часть холода, которая у него уже исчезла (или величину ее), ты обнаружишь, что данной части (и данной величины) у него уже нет. И так будет до тех пор, пока это нечто не дойдет до конечного состояния и не прекратит движение, — и вот тогда-то ты сможешь определить, какая часть (тепла) возникла (и какова достигнутая ею величина). Нет никакой разницы, говорим ли мы «претерпевает» или «изменяется» и «движется». Виды данного рода суть виды движения, а именно: возникновение, уничтожение, рост, убыль, превращение и перемещение. Возникновение — это переход от небытия телом к становлению телом или от небытия субстанцией к становлению субстанцией, а уничтожение — это переход от бытия телом к становлению не телом или от бытия субстанцией к становлению не субстанцией. Примером может служить то, как возникает дом, как он постепенно, мало-помалу, часть за частью непрерывно воздвигается, пока не становится домом. То же самое можно сказать и о корабле, и о стекле: у каждой из этих вещей мало-помалу непрерывно утрачивается то изначальное (из чего исходит движение), и возникает то, чем (оно становится), так что данная вещь находится в непрерывном мало-помалу совершающемся изменении. Рост — это изменение тела во всех его частях от меньшей величины к большей, а убыль — это изменение тела во всех его частях от большей величины к меньшей. И то, и другое есть количественное изменение. Превращение — это изменение от одного качества к другому, как, например, изменение от холода к теплоте или от черноты к белизне. Перемещение — это изменение от одного «где?» к другому «где?», как, например, изменение от «внизу» к «наверху» или от «направо» к «налево» и в прочих направлениях. В видах претерпевания существуют противоположности: так, движение сверху вниз противоположно движению снизу вверх, а движение от холода к теплоте противоположно движению от теплоты к холоду; равным образом убыль противоположна росту, а уничтожение — возникновению. X. Рассуждение о действии Действие же заключается в том, что действователь непрерывно переходит от одного отношения к частям того, что возникает в подвергающейся действию вещи, к другому отношению. Ибо действователь — это то, благодаря чему в претерпеющем теле мало-помалу, часть за частью непрерывно возникает то, во что переходит претерпевающее. Таким образом, отношение действователя к любой возникающей части (того, что подвергается действию), отличается от его отношения к другой (его) части, поскольку он является действователем для каждой из них, и он непрерывно переходит от одного отношения к нескольким частям того, что подвергается действию, к другому отношению, так же как подвергающееся действию переходит от одних частей того, что в нем возникает, к другим частям. Нагревающее тело, например, когда оно нагревает то, что подвергается нагреванию, находится в некотором отношении с несколькими частями теплоты, возникающей в том, что нагревается. Как нагревающееся непрерывно переходит от одной части теплоты к другой, так и нагревающее переходит от отношения к первой части теплоты к отношению ко второй части, причем от одного отношения к другому оно переходит непрерывно — так, что движение его через отношения, в которых оно находится с частями теплоты, может прерваться лишь с прекращением движения через части теплоты того, что нагревается. Род «действие» имеет столько же видов, что и род «претерпевание», ибо каждому виду изменения и движения соответствует какой-нибудь вид подвергания изменению и приведения в движение: когда нечто одно нагревает, нечто другое нагревается; когда нечто одно охлаждает, нечто другое охлаждается; когда нечто одно переносит, нечто другое переносится; когда нечто одно растит, нечто другое растет; когда нечто одно вызывает возникновение, нечто другое возникает; когда нечто одно уничтожает, нечто другое уничтожается. То же самое относится и к нижестоящим видам: когда нечто одно строит, нечто другое строится; когда нечто одно режет, нечто другое режется; когда нечто одно сжигает, нечто другое сжигается. Как противоположности существуют в видах претерпевания, точно так же они существуют и в видах действия: так же как «быть разрушаемым» противоположно «быть воздвигаемым», так и «разрушать» противоположно «воздвигать», и так же как «быть нагреваемым» противоположно «быть охлаждаемым», так и «охлаждать» противоположно «нагревать», — и так обстоит дело с прочими подобными видами. Таковы высшие роды, охватывающие все чувственно воспринимаемые вещи. Это самые общие понятия чувственно воспринимаемых вещей. Эти роды и подчиненные каждому из них виды можно рассматривать как понятия чувственно воспринимаемых вещей и как подобия последних в душе. Когда их рассматривают именно так, они — нечто умопостигаемое, но не логическое. Когда же их берут как универсальные понятия, дающие знание о чувственно воспринимаемых вещах, и как то, что обозначается высказываниями, то они являются логическими и называются категориями. В таком случае у понятий существующих вещей бывают два отношения: одно — к единичным вещам и другое — к высказываниям, и благодаря этим двум отношениям они становятся логическими. Равным образом, когда их берут так, что они суть по отношению друг к другу нечто более общее и нечто более частное, или когда их берут либо в качестве сказуемого, либо в качестве подлежащего, или когда их берут как определяющие друг друга одним из упомянутых выше способов (а именно — они определяют: что есть данная вещь и какова она), тогда они являются логическими. Когда же они берутся отвлеченными от всех этих определений, будучи приняты как понятия существующих вещей, тогда они относятся к науке о природе, геометрии или к другому какому-либо умозрительному искусству, и категориями в таком случае их не называют. Необходимо сказать здесь кое-что нужное о том, что связано с категориями: о надлежащем сказуемом и о сказуемом ненадлежащем; о том, что такое сущностно и что такое акцидентально; о противолежащих друг другу предметах; о чем-то одном, что следует из чего- то другого; о том, что значит «предшествующий», «последующий» и «вместе». С надлежащим сказуемым мы имеем дело тогда, когда высшие роды, кроме субстанции, и их виды берутся как сказуемые субстанций, видов субстанций или единичных субстанций, а субстанция, виды субстанций или единичные субстанции берутся в суждениях как подлежащие для остальных категорий, как, например, когда мы говорим: «Человек бел» — и тому подобное. С ненадлежащим сказуемым мы имеем дело тогда, когда субстанция или какой-нибудь из ее видов или единичная субстанция является сказуемым для какого-нибудь из остальных высших родов, их видов или относящихся к ним единичных вещей, как, например, когда мы говорим: «Белое — это животное» — или: «Этот стоящий — Зейд»; или же мы с ним имеем дело тогда, когда нечто единичное берется как сказуемое для чего-то универсального, как, например, когда мы говорим: «Человек — это Зейд». XI. Рассуждение о том, что значит «сущностно» и что значит «акцидентально» «Нечто сущностно» в определенной вещи или из-за нее, или для нее, или из нее, или к ней, или от нее, или у нее, или на ней, или вместе с ней говорится в том случае, когда либо в его природе быть соотнесенным с этой вещью, либо в природе вещи находиться с ним в одном из перечисленных видов отношения, либо же это в природе и того и другого вместе. «Акцидентально» же говорится тогда, когда нечто находится с вещью в одном из перечисленных видов отношения, но это не в природе ни этого «нечто», ни этой вещи, т. е. это может иметь место лишь по совпадению, например когда режут животное и это (во времени) совпадает с блеском молнии или восходом солнца, ибо о смерти (животного) говорят, что она наступила при резаньи, от резанья или из-за резанья, а также при восходе солнца или при молнии или после нее, хотя наступает она от резанья, при резаньи, из-за резанья сущностно, а при молнии или после нее, равно как при восходе солнца или после него, — акцидентально. XII. Рассуждение о противолежащих друг другу вещах Противолежащими бывают такие две вещи, которые не могут быть вместе в одном и том же носителе в одном и том же отношении в одно и то же время. Противолежащие друг другу вещи бывают четырех видов, это — соотнесенные вещи, противоположные вещи, лишение и обладание, утверждение и отрицание. Соотнесенные вещи — такие, как отец и сын, — противолежат друг другу потому, что один какой-нибудь человек, например, не может быть в одно и то же время в одном и том же отношении и отцом и сыном, так, чтобы быть отцом кого-нибудь и его же сыном (то же самое можно сказать о рабе и господине и прочих соотнесенных вещах). О том же, что понимается под соотнесенными вещами и каковы их свойства, говорилось выше. Противоположными являются такие две вещи, которые дальше всего отстоят друг от друга в бытии и каждая из которых, отличаясь от другой, занимает по отношению к ней самое крайнее положение; причем обе такие вещи подчинены одному и тому же роду, и обеим им соответствует один и тот же носитель. Противоположности бывают двух видов: в одном случае между ними нет ничего среднего, например чет и нечет, а в другом случае между ними есть нечто среднее, например между белизной и чернотой, теплотой и холодом. При этом те противоположности, между которыми есть нечто среднее, бывают либо естественными, всегда существующими у одних вещей и не всегда — у других (например, теплота и холод, поскольку теплота постоянно присутствует в огне, а холод — во льду, в то время как в камне, железе или воде они существуют не всегда), либо существующими у определенной вещи лишь иногда (например, стояние и сидение, справедливость и несправедливость). Промежуточные (звенья) между двумя противоположностями, между которыми есть нечто среднее, отличаются от обоих крайних членов. У промежуточных (звеньев) могут быть особые имена, как, например, у цветов, средних между белым и черным: они имеют такие имена, как «зеленое», «красное», «пепельно-серое», «иссиня-серое», и прочие. Но у них может и не быть особых имен, и тогда они выражены через отрицание обоих крайних членов. Иногда же они могут быть выражены через соединение обоих крайних членов, поскольку в промежуточном (звене) имеется кое-что от каждого из двух крайних членов (но не весь он целиком). Там, где ты отрицаешь оба крайних члена, каждый из них отрицается целиком, а там, где ты их утверждаешь, утверждается тобой кое-что от каждого из них. Носитель промежуточного (эвена) между крайними членами — один и тот же, и наличие чего- то среднего между двумя противоположностями отнюдь не означает, что один крайний член находится, как полагают некоторые, в какой-то части тела, отличной от той части, в которой находится другой крайний член. Ибо, когда крайние члены находятся в двух различных частях, последние бывают разными носителями, и эти носители останутся разными, все равно, будут ли они в одном теле или в двух телах, поскольку безразлично — близко они расположены друг от друга или далеко. Если бы в какой-то одной вещи необходимо существовало то, что находится посредине между двумя противоположностями, когда оба крайних члена находятся в двух различных частях ее, то число девять, например, не было бы ни четным, ни нечетным, оно было бы чем-то средним между четным и нечетным, поскольку одни части девяти были бы четными, а другие — нечетными. Когда существует нечто относящееся к двум вещам, между которыми есть промежуточное (звено), обе эти вещи должны находиться в нем, как, например, четное и нечетное, каждое из которых должно быть числом. Когда ни одна из двух противоположностей, между которыми имеется промежуточное (звено), по природе не присуща какому-нибудь носителю, он может быть лишен их обеих (так, например, вода, поскольку теплота и холод не обязательно должны всегда в ней присутствовать, в некоторых случаях бывает и не теплой, и не холодной), и присуще ему будет нечто среднее между ними. Но когда одна из них присуща (некоторому носителю по природе, как, например, влажность в воде, холод во льду и теплота в огне, он (никогда) не лишен ее. Противоположности иногда могут принадлежать к одному ближайшему роду, как, например, белизна и чернота, подчиненные (роду) «цвет», а иногда к роду таких двух противоположностей, которые являются промежуточными видами, подчиненными одному роду, как, например, справедливость и несправедливость: справедливость принадлежит к (роду) «добродетель», а несправедливость — к (роду) «порок», между тем как добродетель и порок относятся к (роду) «свойство». Лишение бывает нескольких видов. Один вид — (в том случае), если в носителе не существует того, чему надлежит существовать в нем в то самое время, когда ему надлежит существовать, и если, однако, возможно, что оно будет существовать в носителе потом, в какой-нибудь момент в будущем, подобно тому, как, например, обстоит дело с зажиточностью и бедностью. Другой вид — (в том случае), если в носителе не существует того, чему надлежит в нем существовать в то самое время, когда ему надлежит существовать, и если, однако, существование его в носителе в будущем невозможно, подобно тому, как, например, обстоит дело со слепотой и плешивостью. Еще один вид — если в носителе не существует того, чему надлежит в нем существовать в то самое время, когда ему надлежит существовать, и именно так, как ему надлежит в нем существовать, подобно тому, как, например, обстоит дело с косостью в глазу и параличом конечностей. Такие противоположности противолежат (тому, что должно существовать в носителе надлежащим образом), ибо они несовместимы в одном носителе в одном и том же отношении в одно и то же время. С лишением и обладанием дело обстоит так же, как со зрением и слепотой, бедностью и зажиточностью (или богатством). Подобным же образом обстоит дело с противолежащими друг другу утверждением и отрицанием. Они имеют одно и то же подлежащее и одно и то же сказуемое, остальные условия — это те, кои я упомянул в этом рассуждении, ибо утверждение и отрицание одного и того же несовместимы в простом суждении об одном и том же носителе в одном и том же отношении и в одно и то же время. Так, например, «белое» и «не белое» не могут быть присущи одному и тому же лицу (например, Зейду) или быть утверждаемы о нем как нечто истинное в одно и то же время и в одном и том же отношении. Равным образом, когда «белое» и «не белое» утверждаются как нечто истинное относительно чего-то всеобщего неопределенным образом, без указания количества, истинными они будут в отношении этого всеобщего лишь в одном каком-нибудь смысле, как, например, в высказываниях «человек бел» и «человек не бел». Неопределенное отрицательное суждение высказывается как истинное относительно одной части своего подлежащего, не будучи высказываемо относительно другой его части, о которой как истинное высказывается соответствующее ему неопределенное утвердительное суждение, так что в действительности у них оказывается два подлежащих. Точно так же обстоит дело с высказыванием двух подпротивных суждений как истинных: из этих двух суждений отрицательное высказывается как истинное относительно некоторой части своего подлежащего, не будучи высказываемо относительно другой его части, о которой как истинное высказывается соответствующее ему утвердительное суждение, как это имеет место в суждениях «некоторые люди белы» и «некоторые люди не белы», ибо «белы» высказывается как истинное относительно одной части людей, но не относительно другой части, о которой как истинное высказывается «не белы». Что касается противоречащих и противоположных суждений, то как те, так и другие являются противолежащими, поскольку ни те, ни другие не совместимы в высказывании чего-то как истинного относительно какого-нибудь из их подлежащих. Что же касается случая, когда оба противоположных суждения о возможном ложны, то это не значит, что одно из них не противолежит другому, поскольку среди противолежащих друг другу (признаков) бывают такие, которых подлежащее может быть лишено, а именно в том случае, когда это два исключающие друг друга термина, между которыми есть нечто среднее. Их одновременное существование также не означает, что один из них не противолежит другому. Их совместное существование как возможное равным образом не означает, что противоположные суждения не противолежат друг другу. Ясно, что в каждой паре противоположных суждений одно из них является утвердительным, а другое — отрицательным, что как в одном, так и в другом суждении соблюдаются упомянутые условия и что суждения эти противолежат друг другу. Разница между соотнесенными вещами и другими противолежащими друг другу вещами заключается в том, что если существует одна из соотнесенных вещей, то необходимо существует и другая: так, если существует сын, то необходимо должен существовать и отец. С прочими противолежащими друг другу вещами дело обстоит не так. Если в каком-нибудь носителе существует белизна, то из этого не следует с необходимостью существования черноты в этом или в каком-нибудь другом носителе, и точно так же обстоит дело с прочими противоположностями. То же самое можно сказать об обладании и лишении, как, например, о зрении и слепоте, незнании и энании, зажиточности и бедности. Так, если какое-нибудь животное является зрячим, то из этого не следует с необходимостью наличие слепоты в этом или в каком-нибудь другом животном. Например, о животном, известном под названием «крот», нельзя сказать, что оно слепо, потому, что у него нет зрения; ведь условием лишения является отсутствие в носителе того, что по природе ему присуще, а кроту не присуще обладать зрением, и поэтому состояние, в котором он находится, не является слепотой. Равным образом, потеря зрения не следует с необходимостью из того, что животное — зрячее. Подобным же образом обстоит дело с противолежащими друг другу суждениями. Ибо из истинности утвердительного суждения не следует с необходимостью истинность отрицательного суждения. Это ясно видно в соединительных и в противоречащих суждениях, а также в подпротивных, когда они суждения о необходимом и невозможном. Что же касается (суждений) о возможном, то при поверхностном рассмотрении может казаться, будто высказывание «некоторые люди белы» означает, что некоторые из них не белы, а высказывание «не все люди белы» — что некоторые из них белы. Но это вовсе не необходимо: высказывание «не все люди белы» просто исключает белизну у некоторых людей, но о прочих людях здесь не высказывается никакого суждения — ни утвердительного, ни отрицательного, и неизвестно, приписывается ли им белизна или нет. То, что из отрицания белизны в отношении некоторых людей не следует с необходимостью истинность приписывания белизны некоторым другим людям, можно доказать, если мы выделим среди людей таких, в отношении совокупности которых истинным является отрицание белизны, как, например, в отношении негров наше высказывание будет истинным, так как нет ни одного белого негра, и высказывание «не все негры белы», или «некоторые негры не белы» будет так же истинным, как общеотрицательное суждение. И если бы из высказывания «некоторые негры не белы» с необходимостью следовало, что среди них есть и белые, то это не было бы истинным в отличие от общеотрицательного суждения, ибо общеотрицательное суждение противоречит частноутвердительному суждению, которое, как полагают иные, следует из частноотрицательного суждения. Разница между лишением и противоположностями заключается в том, что каждая из двух противоположных друг другу вещей действительно существует, так что, если одна из них устраняется из носителя, в последнем вместо нее появляется ее противоположность и устранение в нем первой из упомянутых противоположностей оказывается связанным с существованием вместо нее второй. Что же касается лишения, то оно не заменяет в носителе устраненное. Это — утрата чего-то и его устранение из носителя без замены его чем-то другим. Примерами могут служить зажиточность, бедность, плешивость и тому подобное. Очевидна также разница между противолежащими друг другу утверждением и отрицанием, с одной стороны, и прочими противолежащими друг другу вещами — с другой: утверждение, равно как и отрицание, является суждением, т. е. высказыванием, состав которого тождествен составу предложения, и каждое из них бывает либо истинным, либо ложным. Что же касается прочих противолежащих друг другу вещей, то среди них нет ничего, что было бы истинным или ложным, ибо каждая из них есть нечто единичное, а единичное не может быть ни утверждаемо как истинное, ни отрицаемо как ложное — будет ли это единичное чем-либо умопостигаемым или чем-то получившим словесное выражение. Единичность каждой из других [6] противолежащих друг другу вещей не означает, что одни из них не противолежат другим. Так, например, обстоит дело с белизной и чернотой: единичность каждой из них не означает, что они не противолежат друг другу (и точно так же обстоит дело со слепотой и зрением, отцовством и сыновностью), в то время как утверждение и отрицание оказываются уже не противолежащими друг другу, когда они представляют собой две единичные вещи или два отдельных слова. То и другое оказываются противолежащими друг другу только в том случае, когда они нечто составное. Равным образом вещи, производные от противолежащих друг другу вещей, сами противолежат друг другу, как, например, белое и черное, — когда речь идет о противоположностях, слепой и зрячий — когда речь идет о лишении и обладании, отец и сын — когда речь идет о соотнесенных вещах. Но и здесь в самих этих вещах нет ничего ни истинного, ни ложного, ибо все это также представляет собой отдельные слова и единичные вещи. Кроме того, среди противолежащих друг другу суждений бывают такие, из которых одни истинны, а другие ложны, в то время как среди других противолежащих друг другу вещей не существует ни одной пары вещей, из которых одна была бы истинной, а другая ложной, ибо все они также являются единичными вещами. Но суждения, сказуемыми которых являются прочие [7] противолежащие друг другу вещи, обязательно должны быть либо истинными, либо ложными, как, например, высказывания: «Зейд бел», «Зейд черен», «Зейд слеп», «Зейд — зрячий», «Зейд — отец», «Зейд — сын». Последние подобны противолежащим друг другу утвердительным и отрицательным суждениям. Так же дело обстоит, когда подлежащие этих суждений берутся как нечто всеобщее, как, например, в высказываниях: «человек бел», «человек черен», а также в (высказываниях) о прочих противолежащих друг другу вещах. Точно так же обстоит дело, когда сочетают такие подлежащие с противоположностями, как, например, в высказываниях: «Всякий человек бел» и «всякий человек черен», «всякий огонь горяч» и «всякий огонь холоден», а также в таких высказываниях, как «всякий человек бел» и «некоторые люди черны», «всякий огонь горяч» и «некоторые огни холодны», так что они будут сходны с противоположными суждениями, а эти — с противоречащими. Равным образом высказывания: «Некоторые люди белы» и «некоторые люди черны», «некоторые огни горячи» и «некоторые огни холодны» — сходны с подпротивными суждениями. Может казаться, будто способность каждого вида этих суждений разделять истину и ложь тождественна способности подобных им противолежащих друг другу утвердительных и отрицательных суждений. Так, например, может казаться, будто в каждой паре высказываний: «Зейд бел» и «Зейд черен», «Зейд — добрый» и «Зейд — злой» — одно высказывание истинно, а другое ложно, как это имеет место в противолежащих друг другу единичных утвердительных и отрицательных суждениях, таких, как «Зейд бел» и «Зейд не бел», «Зейд — добрый» и «Зейд — не добрый». В действительности же дело обстоит не так: единичные суждения, имеющие в качестве своих сказуемых противоположности, разделяют истину и ложь в том случае, если их подлежащие — (реально) существующие вещи; если же их подлежащие не являются реально существующими вещами, все эти суждения оказываются ложными. Так, наши высказывания «Зейд бел», «Зейд черен», «Зейд — добрый», «Зейд — злой» будут разделять истину и ложь в том случае, если этот самый Зейд существует; если же он не существует, все эти суждения окажутся ложными. Что же касается наших высказываний: «Зейд — добрый» и «Зейд — не добрый», то одно из них истинно, а другое ложно, существует ли Зейд или нет. То же самое можно сказать и о прочих противолежащих друг другу единичных утвердительных и отрицательных суждениях. Так же обстоит дело и с теми из имеющих в качестве сказуемых противоположности суждений, которые сходны с противоречащими суждениями, каковы, например, высказывания о необходимом и невозможном: «Всякий огонь горяч» и «некоторые огни холодны» и о возможном: «всякий человек бел» и «некоторые люди черны». Все эти суждения разделяют истину и ложь, если их подлежащие — нечто существующее; если же подлежащие не являются чем-то существующим, то все эти суждения ложны. Что же касается утвердительных и отрицательных суждений, подобных этим противоречащим суждениям, то они разделяют истину и ложь, независимо от того, существуют их подлежащие или нет, как, например, когда мы говорим: «Всякий огонь горяч», «не всякий огонь горяч», «всякий человек бел», «не всякий человек бел». Высказывания: «Мир сотворен» и «мир извечен», если мир не существует, оба ложны. А из высказываний «все миры сотворены» и «не все миры сотворены» одно истинно, а другое ложно, независимо от того, существует мир или нет. Точно так же обстоит дело с суждениями, подобными противоположным суждениям, сказуемыми которых являются противоположности, как, например, с высказываниями: «Всякий огонь горяч», «всякий огонь холоден», «всякий человек бел», «всякий человек черен», ибо (суждения), подобные противоположным утвердительным и отрицательным суждениям о необходимом и невозможном, одним из которых свойственно быть истинными, а другим — ложными, таковы, что в одном случае — когда их подлежащие не (обозначают) чего-то существующего — они ложны, а в другом случае одни из них истинны, а другие ложны даже тогда, когда их подлежащие не (обозначают) чего-то существующего. Точно так же обстоит дело с подобиями подпротивных суждений, как, например, когда мы говорим: «Некоторые огни горячи», «некоторые огни холодны», «некоторые люди белы», «некоторые люди черны»; все эти суждения оказываются ложными, если их подлежащие (обозначают) то, что не существует. То же самое относится и к неопределенным суждениям. Некоторые противоположности присущи только определенным носителям, отличительными свойствами которых они являются, как, например, чет и нечет присущи числам, прямизна и кривизна — линиям. Ибо если они взяты в чуждых для них носителях, то соответствующие суждения будут ложными даже в том случае, если сами носители существуют, как это имеет, например, место в высказываниях: «Всякая белизна нечетна», «всякая белизна четна», «всякая теплота — прямая», «всякая теплота — кривая». Когда же они утверждаются и отрицаются, соответствующие суждения разделяют истину и ложь, как, например, в суждениях: «Всякая белизна нечетна», «всякая белизна не нечетна» или «ни одна белизна не нечетна», а также «всякая теплота — кривая», и «всякая теплота — не кривая». Противоположные термины, между которыми есть нечто среднее, могут все быть ложными в отношении своих носителей, поскольку не исключено, что в последних будет нечто из того, что находится посредине между этими терминами. Поэтому если установлено, что существуют такие утвердительные суждения, сказуемые которых являются противоположными терминами, имеющими силу противолежащих друг другу утвердительных и отрицательных высказываний, то эти противоположные термины необходимо брать для тех носителей, отличительными свойствами которых они являются, а самих носителей брать существующими так, чтобы ни один из них не был без той из противоположностей, которая ему присуща. И если в этом случае брать подобия противолежащих друг другу утвердительных и отрицательных высказываний, то они займут свое место и будут утверждаться как истинные и отрицаться как ложные там, где утверждаются как истинные и отрицаются как ложные противолежащие друг другу утвердительные и отрицательные высказывания, разделяя, таким образом, истину и ложь там, где их разделяют последние, как, например, высказывания «всякое число — четное» и «всякое число — нечетное»; эти два суждения имеют ту же силу, что и высказывания «всякое число четно» и «ни одно число не четно»; поэтому они и оказались ложными так же, как последние два суждения. Из высказываний: «Все тройки — нечетные числа» и «все тройки — четные числа» — если тройка существует — одно истинно, а другое ложно, так же как высказывания: «Все тройки нечетны» и «ни одна тройка не нечетна». Высказывания: «Некоторые числа нечетны» и «некоторые числа четны», если то, что (обозначается) их подлежащим, существует, истинны так же, как высказывания: «Некоторые числа нечетны» и «не всякое число нечетно». Из высказываний: «Некоторые тройки нечетны» и «некоторые тройки четны» — одно истинно, а другое ложно, так же как высказывания: «Некоторые тройки нечетны» и «некоторые из них не нечетны»; а из высказываний: «Всякое число нечетно» и «некоторые числа четны» — одно истинно, а другое ложно, так же как высказывания: «Всякое число нечетно» и «не всякое число нечетно». Высказывания, противолежащие друг другу как утвердительные и отрицательные, являются более общими, чем их подобия, которые противолежат друг другу потому, что в качестве их сказуемых взяты противоположности, ибо первые таковы, что одни из них истинны, а другие ложны, независимо от того, существует то, что (обозначают) их подлежащие, или нет и являются они определенными или неопределенными. Таким образом, противолежание утверждения и отрицания совершеннее противолежания утвердительных суждений, сказуемые которых (обозначают) противоположности. Значит, не необходимо, чтобы противолежащие друг другу высказывания полагались как утвердительные с противоположными и даже противоречащими сказуемыми. Равным образом не необходимо, чтобы их брали в силлогизмах «от противного» — разве только кто-нибудь вынужден будет применить их, — ибо они обладают силой противолежащих друг другу утвердительных и отрицательных суждений благодаря наличию в них трех упомянутых нами условий, подобно тому как они берутся, например, в геометрии, когда мы говорим: «Это либо меньше, либо больше, либо равновелико». Тебе следует знать, что лишение и обладание во всем том, что мы описали, есть состояние противоположностей, если не считать, что лишенность и обладание имеют определенного носителя и сходны с противоположностями, которые имеют своих носителей. Если мы хотим, чтобы они обладали силой противолежащих друг другу утвердительных и отрицательных высказываний, необходимо также, чтобы они отвечали прочим условиям, о которых говорилось в разделе о противоположностях, а именно: чтобы их носитель реально существовал и был им свойствен и чтобы ему обязательно была присуща одна из них. Тем же самым условиям должны удовлетворять и соотнесенные термины, дабы они имели силу противолежащих друг другу утвердительных и отрицательных высказываний. XIII. Рассуждение о следовании одного из другого Одно следует из другого, когда оно существует благодаря тому, что существует другое. Такое следование может иногда быть акцидентальным, например, когда мы говорим: «Когда Зейд пришел, Амр ушел» (если это произошло по совпадению, поскольку уход Амра здесь следует из прихода Зейда лишь акцидентально), а иногда — сущностным. То, что следует из чего-то сущностно, может следовать либо в большинстве случаев, как, например, когда мы говорим: «Когда Сириус восходит утром, жара усиливается и дожди прекращаются» (поскольку это следует из восхода Сириуса, но только в большинстве случаев), либо необходимо. Необходимо одно следует из другого, когда оно следует всегда и не может быть отделено от того, благодаря существованию чего оно существует: когда существует данное, всегда существует и то, что следует из него, и ни одного мгновения оно не бывает без него. Следование одного из другого бывает двух видов: полное и не полное. Полное следование означает, что если одна из двух вещей — безразлично какая — существует, то благодаря этому необходимо существует и другая. Это значит, что, когда существует первая, необходимо существует и вторая и, когда существует вторая, необходимо существует и первая. Неполное следование означает, что если существует первая из двух вещей, то необходимо существует и вторая, но если существует вторая, то из этого не следует с необходимостью существование первой. Это такие две вещи, которые не равноценны в следовании существования, как, например, человек и живое существо, ибо если существует человек, то с необходимостью существует и живое существо, но если существует живое существо, то из этого не следует с необходимостью существование человека. Когда из двух вещей, не равноценных в следовании существования, одна — та, которая следует, — устраняется, устраняется и другая — та, из которой следует ее существование. Пример тому — человек и живое существо: если живое существо устраняется, то необходимо устраняется и человек. Ибо если бы живое существо было устранено, а человек, не будучи устраненным, продолжал бы существовать (а раз существует человек, значит существует и живое существо), то из этого следовало бы, что живое существо, будучи устранено, существует в то время, когда оно не существует, так что одно и то же оказалось бы одновременно в одном и том же отношении и существующим и несуществующим, а это нелепо. Равным образом, если одна из двух вещей (безразлично какая), равноценных в следовании существования, устраняется, то необходимо устраняется и другая. Точно так же и несовместимые вещи бывают двух видов: те, что несовместимы полностью, и те, что несовместимы не полностью. Полностью несовместимые вещи это такие две вещи, что если одна из них — безразлично какая — существует, то другая устраняется, и если одна из них — безразлично какая — устраняется, то другая существует. Не полностью несовместимые вещи это такие две вещи, что если одна из них — безразлично какая — устраняется, то из этого не следует с необходимостью существование другой. Поэтому (полностью) несовместимые вещи можно рассматривать в обращенном виде как такие вещи, устранение одной из которых следует из существования другой, равно как из существования последней — устранение первой. Следующие друг из друга термины — это те, из коих состоят условно-соединительные суждения, а противолежащие друг другу термины — это те, из коих состоят условно- разделительные суждения. У тех вещей, следование которых является полным, бывает так, что, когда предшествующее или последующее — безразлично, которое из них, — устраняется, другое следует из него и, когда устраняется нечто противолежащее одному из них, из этого необходимо следует нечто противолежащее другому. Что касается тех вещей, следование которых является неполным, то в них необходимо лишь устранить либо предшествующее, либо противолежащее последующему, чтобы получился силлогизм. Противолежащие друг другу термины, если каждая пара их приписывается одному и тому же подлежащему, несовместимы и составляют условно-разделительные суждения. Если же они приписываются двум подлежащим, то они оказываются терминами, не следующими друг из друга, а соотнесенными, ибо если один из них присущ одному предмету, то из этого необходимо следует, что другой присущ некоторому другому предмету, как это, например, имеет место в случае с «отцом» и «сыном»: если Зейд — сын, то из этого необходимо следует, что у него есть отец, а если Амр — отец, то из этого необходимо следует, что у него есть сын. Поэтому соотнесенные термины становятся такими, которые следуют один из другого, когда они приписываются двум разным предметам, и из них составляются условно-соединительные суждения. Если же они приписываются одному предмету, то из них составляются условно- разделительные суждения. Необязательно, чтобы следование одного из другого рассматривалось (лишь) как необходимое следование существования чего-то одного из существования чего-то другого, оно (может рассматриваться и) как следование несуществования чего-то одного из несуществования чего-то другого, и как следование несуществования чего-то одного из существования чего-то другого, и как следование существования чего-то одного из несуществования чего-то другого. Поэтому если два несовместимых термина рассматриваются по своему существованию как противоположности, то из них может получиться условно-соединительное суждение, как, например, высказывание: «Если данное число четное, то оно есть не нечетное», и тому подобное. XIV. Рассуждение о значении «предшествующего» н «последующего» О «предшествующем» говорится во многих смыслах: как о предшествующем во времени, как о предшествующем по природе, как о предшествующем по степени, как о предшествующем по совершенству, как о предшествующем в виде причины чего-то. Когда речь идет о прошедшем времени, предшествующим во времени является то, время чего дальше отстоит от «теперь», а когда речь идет о будущем времени, — то, время чего ближе к «теперь». С последующим во времени дело обстоит наоборот: когда речь идет о прошедшем, таковым является то, время чего ближе к «теперь». Предшествование по природе касается двух вещей, не равноценных в следовании существования: о той из них, которая следует, говорится, что она предшествует той, из которой она следует, когда та, из которой она следует, не имеет отношения к ее существованию и является последующим по природе, как например, человек и живое существо, а также — два и один [8]. Ибо предшествующая из них такова, что если она устраняется, то необходимо устраняется и другая, а если она будет существовать, то из этого не следует с необходимостью существование другой. Подобным же образом дело обстоит с той из двух неравноценных (в следовании существования) вещей, которая следует из другой: она необходимо следует из какой-то другой вещи, не будучи равноценна ей в следовании существования, и другая устраняется с устранением первой вещи, в то время как первая не устраняется с устранением второй. Так, живое существо есть то, что следует из человека, не будучи равноценно человеку в следовании существования, и человек устраняется с его устранением, в то время как само оно с устранением человека не устраняется. Таким образом, предшествующим по природе здесь является живое существо, а последующим — человек. Точно так же и два — последующее, а один — предшествующее. Предшествующее по степени — это то, что ближе к какому-нибудь определенному началу, будь то в пространстве, в речи или еще в чем-нибудь; в пространстве, например, когда ты говоришь: «Зейд стоит впереди тебя», в речи, например, введение книги или речи находится впереди изложения. Предшествующее по совершенству — это более совершенная, лучшая из двух вещей, будь то наука, искусство или что-то другое. Так, например, об одном из двух лекарей, более совершенном во врачебном искусстве, говорят, что он стоит впереди того, кто уступает ему. То же самое можно сказать и о двух различных видах (искусства), таких, как философия и плясанье, ибо о философе говорится, что он по оказываемой ему чести стоит впереди плясуна. Предшествующее в виде причины — это такая причина, которая связывает друг с другом две вещи, равноценные в следовании существования, как это, например, обстоит дело с восходом солнца и наступлением дня: то и другое равноценны в следовании существования, только восход солнца является причиной наступления дня и, будучи единственной причиной последнего, предшествует ему. Вообще всякая причина предшествует тому, что существует благодаря ей. При этом не исключено, что причина будет и во времени предшествовать тому, что существует благодаря ей, как дело обстоит со строителем и стеной: (в первом) совмещаются два вида предшествования — в виде причины и во времени. Равным образом не исключено, что нечто одно будет предшествовать чему-то другому в одном отношении и следовать за ним — в другом отношении, как, например, из двух лекарей более совершенным во врачебном искусстве может быть младший по возрасту, который в этом случае стоял бы впереди старшего по совершенству и следовал бы за ним во времени. XV. Рассуждение о значении «вместе» «Вместе» говорится в различных смыслах. Во-первых, во времени, когда речь идет о двух вещах, существование которых относится к одному «теперь», и о таких, кои одинаково отстоят от «теперь» в прошедшем и будущем времени. Во-вторых, по природе, когда речь идет о двух вещах, равноценных в следовании существования, причем ни одна из них не является причиной существования другой, как, например, двойное и половина. В-третьих, когда речь идет о двух вещах, которые объемлет единое по числу место, когда, например, два тела пребывают в каком- нибудь едином по числу месте, скажем, если Зейд и Амр находятся в одном доме или в одном городе. Бывает же это двояко: либо между краями этих вещей не будет совершенно никакого расстояния (таким вещам в наибольшей мере свойственно «быть вместе» в отношении места), либо между ними будет некоторое расстояние. Что же касается «первого» места, то оно не может объять два тела, кроме как по мнению тех, кто считает возможным взаимное проникновение двух тел и полное их совпадение. В-четвертых, когда речь идет о двух вещах, расстояние которых от какого-либо известного начала по степени одно и то же, будет ли это касаться места или речи: места, например, когда говорят «Зейд и Амр вместе по чину своему занимают в собрании одно положение по отношению к царю»; речи, как, например, соподчиненные виды, которые занимают одно и то же положение по отношению к своему роду. КОММЕНТАРИЙ К «ВВЕДЕНИЮ» ПОРФИРИЯ (1). В этой книге мы ставим себе целью перечислить те вещи, из которых составлены суждения и на которые они разлагаются, т. е. части частей силлогизмов, употребляемых вообще во всех силлогистических искусствах. Так, мы говорим: всякое суждение есть или катогорическое или гипотетическое. Всякое гипотетическое суждение состоит из двух категорических суждений, к которым присоединяется условная частица. Всякое категорическое суждение состоит из предиката и субъекта и делится на них. Всякий предикат и всякий субъект представляет собой либо выражение, указывающее на какое- либо значение, либо значение, на которое указывает какое-либо выражение, а всякое значение, на которое указывает какое-либо выражение, либо имеет универсальный характер, либо указывает на индивидуальную вещь. (2). Универсальное есть нечто обладающее таким свойством, по которому ему уподобляются два иди более предмета, а индивидуальное есть то, в чем не может быть никакого сходства между двумя предметами. Далее, универсальное таково, что оно может служить предикатом более чем для одного предмета, в то время как индивидуальное таково, что оно не может служить предикатом более чем для одного предмета. Иногда обе части суждения бывают универрадьными. когда, например, мы говорим: «человек есть животное»; таковы суждения, употребляющиеся в науках, при спорах, в софистическом искусстве и во многих других искусствах. Иногда же обе части суждения бывают индивидуальными, когда, например, мы говорим: «Зейд — вот этот стоящий», — или: «этот стоящий — Зейд», — но такие суждения употребляются редко. Иногда субъект бывает индивидуальный, а предикат универсальный, когда, например, мы говорим: «Зейд — человек». Такие суждения часто употребляются в риторике, в поэзии и в практических искусствах. Иногда субъект бывает универсальный, а предикат относится к одному или нескольким индивидуумам, когда, например, мы говорим: «человек — это Зейд», — или: «человек — это Зейд, Амр и Халид». Эти два типа употребляются при аналогии и индукции, когда мы их сводим к силлогизму. Если предикат относится к одному индивидууму, то мы имеем дело с аналогией, если же предикат относится ко многим индивидуумам, то мы имеем дело с индукцией. (3). Из универсальных значений, которые берутся в качестве частей категорических суждений, одни являются простыми и указываются посредством простых выражений, а другие являются сложными и указываются посредством составных выражений, причем их структура носит характер ограничительный и условный, а не изъяснительный; так обстоит дело, когда мы говорим «белый человек» или «разумное животное». «Животное» ограничивается и обусловливается «разумным», равным образом «человек» ограничивается и обусловливается «белым». Ясно также, что сложные универсальные значения с подобной структурой распадаются на простые значения. (4). 1. Рассуждение о родах простых универсальных значений Многие из древних писателей перечисляют следующие пять простых универсальных значений, [или предикабилий]: род, вид, различающий признак, собственный признак и случайный признак. А. Рассуждение о роде и виде Универсалии, которые являются предикатами для индивидуума, различаются между собою по роду и виду; так, «человек» и «животное» являются предикатами для Зейда. Но «человек» носит более частный характер, чем «животное». Когда мы имеем простые универсалии, различающиеся по роду и виду, то каждая из них может служить ответом на вопрос: «что такое этот индивидуум?» Среди этих универсалий имеется такая, которая носит наиболее общий характер, и такая, которая носит наиболее частный характер; между ними имеются промежуточные [звенья], если мы будем восходить постепенно от более частного ко все более и более общему, нока мы не дойдем до самого общего. Более общая из двух универсалий — это род, а более частная — это вид. Самая общая универсалия, выше которой нет, есть «высший род», а самая частная, ниже которой нет, есть «последний вид». Каждое промежуточное звено, находящееся между ними, бывает родом или видом; родом оно является по отношению к более частному, которое находится ниже его, видом оно является по отношению к более общему, которое находится выше его. Все эти звенья являются подчиненными родами. Так, предположим, что данный индивидуальный предмет есть пальма и что мы не знаем, что эт. е. пальма; если спросят об этом предмете: «что это то, что мы видим?», то подходящими ответами могут быть: это пальма, это дерево, это растение, это тело. Эти [термины] отличаются по тому, насколько они общие или частные. Какой бы из них ты не взял, более общий является родом, а более частный — видом. Возьмем, например, «дерево» и «тело»; здесь «дерево» — вид, а «тело» — род. Точно так же, если возьмем «дерево» и «растение», то «дерево» — вид, а «растение» — род. Точно так же, если возьмем «дерево» и «пальма», то «пальма» — вид, а «дерево» — род. Наиболее общим из всех этих терминов будет «тело» — пусть «тело» будет «высшим родом». Наиболее частным из всех этих терминов будет «пальма» — пусть «пальма» будет «последним видом». «Дерево» и «растение» будут промежуточными звеньями между «пальмой» и «телом». Каждый термин является и родом, и видом: «дерево» является родом по отношению к «пальме» и видом по отношению к «растению», а «растение» является родом по отношению к «дереву» и видом по отношению к «телу». «Дерево», «растение» и «тело» оказываются подчиненными родами, если будем опускаться от высшего рода в порядке нисхождения от более общего ко все более и более частному. «Высший род» представляет собой только род, а не вид. Он род по отношению к тем родам, которые ниже его. «Последний вид» не род. Он вид по отношению к тем видам, которые выше его. Одним словом, род — это более общая из двух универсалий, которые могут служить подходящим ответом на вопрос: «что такое данный индивидуальный предмет?», а вид — это более частная из этих двух универсалий. (5). Каждый универсальный предикат, который может употребляться в ответ на вопрос: «что это?», — представляет собой именно такой предикат, который обозначает «что это» [по своей сути]; а так как каждый род носит более общий характер, чем вид, находящийся под ним, то он сказывается более чем об одном виде. Точно так же «последний вид» сказывается более чем об одном индивидууме. Индивидуумы, которые относятся к одному «последнему виду», различаются между собою по числу, как, например, «Зейд, Амр и Халид»; индивидуумы, которые относятся к различным «последним видам», различаются между собой по видам, как, например, Зейд и единичная лошадь или единичный бык. Так как каждый род сказывается более чем об одном виде и к тому же об индивидуальных вещах каждого из этих видов, то он сказывается об индивидуальных вещах, отличающихся между собой по виду, отвечая на вопрос: «что это такое?» «Последний вид», отвечая на вопрос: «что это такое?»,— сказывается всегда лишь относительно единичных вещей, различающихся между собой по числу. Не исключено, что будет множество индивидуальных вещей, каждая из которых находится под иным, чем другая вещь, низшим видом, причем каждый из этих низших видов находится под иным, чем другой низший вид, родом, каждый из родов находится под следующим более общим родом, иным чем тот, под которым находится другой из этих родов и т.д., до тех пор, пока каждый род не достигнет иного, чем тот, к которому восходит другой род, и этих родов будет множество. Если виды находятся под родом таким образом, что между ними нет другого промежуточного рода, то этот род является «ближайшим родом» по отношению к этим видам, а эти виды являются родственными видами. Каждый род, находящийся выше «ближайшего рода», является более отдаленным родом по отношению к этим видам, а виды, которые находятся под различными родами, являются неродственными видами. Имеется четыре рода, которые не подчинены друг другу, а именно: 1) «высшие роды»; 2) промежуточные роды, каждый из которых находится под иным, чем другой промежуточный род, «высшим родом»; 3) роды, которые по отношению друг к другу являются родственными видами: 4) промежуточные роды, каждый из которых выступает как вид, находящийся под иным, чем другой промежуточный род, промежуточным родом, причем все они восходят к одному «высшему роду». Вопрос «что это такое?» относится не только к индивидуальной вещи — он может относиться также к последнему и промежуточному видам. Ответ же на это дается путем указания либо на «ближайший», либо на более отдаленный род; так, когда мы спрашиваем: «что такое пальма?»,— можно ответить: «она — дерево»,—и: «она растение». Если же спросят: «что такое дерево?», — то на это можно ответить: «оно растение», — или: «оно тело»; точно так же обстоит дело и с другими видами. (6). Б. Рассуждение о различающем признаке Различающий признак — это простая универсалия, посредством которой каждый из родственных видов отличается по своей субстанции от видов, относящихся к тому же роду. Ибо иногда одна вещь отличается от другой не по своей субстанции, но благодаря какому-либо условию, когда, например, одно платье отличается от другого по тому признаку, что одно белое, а другое красное; иногда же одна вещь отличается от другой по своей субстанции, когда, например, войлок отличается от пальмового волокна или одно платье отличается от другого по тому признаку, что одно льняное, а другое хлопчатобумажное или шерстяное. Простая универсалия, посредством которой один вид отличается по своей субстанции от другого, относящегося к тому же «ближайшему виду», и есть различающий признак. Очевидно, что, когда вид отличается от другого, родственного ему вида по своей субстанции, то он отличается и от всех других видов. Когда же один вид отличается от другого не по своей субстанции, то следует употреблять другие имена. (7). Род и различающий признак имеют между собой общим то, что каждый из них указывает на сущность и субстанцию вида; но род указывает на ту субстанцию, которая обща у этого вида с другими видами, т. е. он указывает на субстанцию вида постольку, поскольку он разделяет ее с другим видом; а различающий признак указывает на ту субстанцию вида, посредством которой он отселяется от другого вида, т. е. он указывает на его субстанцию постольку, поскольку он посредством нее отделяется и отличается от другого вида. Иными словами, род указывает на каждый из видов, находящихся под ним, не посредством того, что выделяет его, в то время, как различающий признак указывает на субстанцию каждого вида посредством того, что выделяет его. Поэтому, если мы спросим о каком-либо виде: «что это такое?», — и укажем, к какому роду он принадлежит, то мы не удовлетворимся до тех пор, пока не узнаем, чем этот вид отличается по своей субстанции от других родственных ему видов, прибавив к роду этого вида вопросительно-ограничительную частицу: «какой». По нашему мнению, мы еще не знаем вида в достаточной степени, когда мы узнаем «что он такое?» посредством того, что объединяет его с другими вещами,— мы познаем его только тогда, когда мы вместе с тем узнаем его посредством того, что выделяет его. Так, например, когда мы спрашиваем: «что такое пальма?»,— нам могут ответить: «это дерево». Но мы не удовлетворяемся этим, и спрашиваем: «какое это дерево?», — желая узнать, чем пальма отличается по своей субстанции и по своей сущности от других деревьев, принадлежащих к тому же роду, что и она. (8). Одним словом мы всегда прибавляем частицу «какой» только к той универсалии, благодаря которой мы узнаем лишь общим образом, что такое данный вид. Эта универсалия может быть наиболее общей универсалией, посредством которой описывается данный вид, когда например, мы спрашиваем: «какой вещью является пальма?», — или: «каким сущим является пальма?». Ибо «вещь» и «сущее» являются двумя наиболее общими терминами, посредством которых могут быть описаны индивидуум иди вид. Универсалия может представлять собой близкий род, иногда и ближайший, когда, например, мы спрашиваем: «каким телом является пальма?», — или: «каким растением она является?», — или же: «каким деревом является она?», — где подходящим ответом является различающий признак. Когда род, с которым сочетается частица «какой», близок к тому виду, который мы стремимся узнать, тогда подходящим ответом является различающий признак, принадлежащий к данному виду и выделяющий его по его субстанции от других родственных ему видов. Обычно бывает так, что подходящий ответ на этот вопрос не ограничивается различающим признаком, но прибавляет к нему тот род, к которому принадлежит даниый вид. Если, например, мы спрашиваем: «что такое пальма?»,— то ответ состоит в том, что она дерево. Мы тогда спрашиваем: «каково это дерево?», — и тогда говорится: «это дерево, приносящее свежие или сухие финики». Или мы говорим: «каким платьем является «аба»?» и мы получаем ответ: «шерстяным», где «платье» является родом, а «шерстяное» — его различающим признаком. Его род связывается с его различающим признаком и ответ на вопрос: «в каком роде находится данный вид?» — мы связываем с его различающим признаком. Тогда нам видно, что мы познали данный вид по его сущности достаточным и полным образом. Род, связанный с различающим признаком, представляет собой определение вида, относительно которого мы сперва поставили вопрос посредством частицы «что такое?», а затем посредством частицы «какой». (9). Первая часть определения каждого вида — это его род, а вторая часть его — это его различающий признак, который является тем, что дополняет и устанавливает его определение, поскольку оно обозначает то, что выделяет его по его субстанции. Это есть различающий признак для вида с установленным определением. Он относится также к роду данного вида, почему и говорится, что он является различающим признаком для данного рода, ибо он связывается с ним и непосредственно предшествует ему. Различающие признаки непосредственно следуют за родом одним из следующих двух способов: либо род связывается с противоречивыми и противоположными различающими признаками, к которым присоединяется разделительная частица, когда, например, мы говорим: «платье бывает или шерстяное, или льняное, или хлопчатобумажное», — либо же «тело бывает или питающееся, или не питающееся», — в чем состоит деление рода посредством различающих признаков. Либо же за родом непосредственно следуют различающие признаки без противопоставления друг другу и без разделительной частицы, когда, например, мы говорим: «шерстяное платье, льняное платье и хлопчатобумажное платье», — или же мы говорим: «тело питающееся и тело не питающееся». Такого рода связывание дает ответ на вопрос «какой?» и благодаря ему получаются определения тех видов, которые находятся в данном роде. Род, за которым непосредственно следует различающий признак, большей частью имеет имя, эквивалентное ему по значению. Оба они обозначают одну и ту же вещь и имеют одно и то же значение, а эта вещь представляет собой вид, имеющий определение и имя. Не исключен и такой случай, когда существует род, за которым непосредственно следует различающий признак, но в данном языке нет равнозначного ему имени. Тогда мы имеем определение вида без имени, когда, например, мы говорим: «питающееся тело». Ибо нет равнозначного ему имени, так что определение вида повсюду заменяет имя там, где следовало бы его употребить. (10). Различающие признаки, на которые делится род, сами дополняют определения видов, находящихся ниже его. Поэтому, деление рода на различающие признаки завершается видами, находящимися ниже его, поскольку при устранении распределительных частиц таковые становятся его определениями. Всякий промежуточный род содержит один различающий признак, посредством которого он устанавливается, и другой различающий признак, посредством которого он делится. Так, например, «животное» есть промежуточный род, устанавливаемый посредством термина «чувствующее», так как этот термин представляет собой последнюю часть его определения, ибо определение животного есть «тело, питающееся и чувствующее»; животное же делится на разумное и неразумное, если к нему присоединяется разделительная частица. Каждый различающий признак, который устанавливает какой-либо вид, делит род этого вида, и всякий раз, как он делит какой-либо род, он, тем самым, устанавливает особый вид, находящийся под данным родом. Очевидно, что «высший род» может иметь лишь делящий его различающий признак, а не устанавливающий, и что «последний вид» может иметь лишь устанавливающий его различающий признак, но не делящий, в то время, как каждый из промежуточных родов имеет одни различающие признаки, которые устанавливают его, и другие, которые делят его. Если род, связанный с частицей «какой», является родом, отделенным от искомого вида, тогда подходящим ответом должен быть различающий признак, устанавливающий вид, ближайший к этому роду. Этот род непосредственно сопровождается им, и в результате мы получаем определение промежуточного рода, который находится ниже первого, к которому мы присоединили частицу «какой». Эта частица присоединяется опять ко второму роду, и ответом на вопрос является различающий признак, который устанавливает вид, ближайший ко второму роду, так что опять получается определение. Если этот род равняется тому виду, который мы стремимся познать, тогда мы достигли того результата, к которому мы стремились. (11). Если это определение носит более общий характер, чем искомый вид, то мы опять получаем промежуточный род, более близкий к искомому виду. Частица «какой» опять присоединяется к нему, и в ответ на вопрос мы получаем различающий признак, который непосредственно сопровождает третий род. Так мы поступаем и дальше в том же порядке, пока, наконец, совокупность различающего признака, посредством которого мы теперь даем ответ, и всего предшествующего, не будет равняться и соответствовать тому виду, к познанию которого мы стремимся. Так. например, если мы спрашиваем: «что такое человек?»,— то мы сначала получаем ответ: «человек есть известное тело»; когда мы, далее, спросим: «каким телом он является?», — то подходящим ответом будет: «питающимся телом»; таким образом получается определение: «питающееся тело», а это представляет собой определение вида, более близкого к «телу», но имеющего более общий характер, чем «человек». Мы спрашиваем: «каким питающимся телом он является?», — и получаем в ответ: «чувствующим»; из этого следует, что человек есть питающееся и чувствующее тело. Это есть определение «животного», так как оно эквивалентно ему, и, если бы мы искали значение «животного», мы достигли бы нашей цели и прекратили бы дальнейшие расспросы. Но так как это определение носит более общий характер, чем «человек», к определению которого мы стремимся, то мы должны к нему опять присоединить частицу «какой» и поставить вопрос: «каким питающимся и чувствующим телом он является?». Ответ таков, что он разумен. Мы, таким образом, получили ответ, что он является питающимся, чувствующим и разумным телом, и находим этот ответ соответствующим и эквивалентным понятию человека. Если мы будем следовать этой системе и этому порядку, то мы достигнем искомого; именно этого порядка должны придерживаться как тот, кто вопрошает, употребляя частицу «какой», так и тот, кто отвечает ему. (12). В том случае, когда мы, получая ответы на вопросы с частицей «какой», доходим до безыменного промежуточного вида (поскольку мы находим род, сопровождаемый различающим признаком, но не находим никакого имени, равнозначного совокупности их), — в этом случае необходимо, чтобы вопрошающий брал это определение, ставил его на место имени вида и задавал вопрос, прибавляя к нему частицу «какой». Так, например, если на вопрос о том, «что такое человек», отвечают, что он есть тело, а вопрошающий спрашивает «каким телом он является?», то он получает в ответ, что человек есть питающееся тело, — и это есть — род, непосредственно сопровождаемый различающими признаками, для которого в арабском языке нет равнозначного слова, и определение безыменного вида. (13). Это определение должно занять место имени, поэтому и говорится: «каким питающимся телом он является?». Если отвечающий доходит до определения вида, имеющего имя, то вопрошающий при желании может взять имя этого вида, присоединить к нему частицу «какой» и ставить дальнейшие вопросы, а если ему будет угодно, то он может взять и само определение. Так, например, он спрашивает относительно человека: «каким питающимся телом он является?». Ответ состоит в том, что он есть тело, питающееся и чувствующее, а это есть определение «животного». При желании вопрошающий после этого может спросить: «каким животным он является?», — а если ему будет угодно, то он может спросить: «каким телом, питающимся и чувствующим, он является?». Часто вопрошающий, стремясь к краткости, прибавляет частицу «какой» к последнему различающему признаку, так что можно было бы спросить и так: «каким чувствующим?», что равносильно полному определению. Порядок и система, которых должен придерживаться отвечающий на вопрос «какой?», должен быть сохранен и тем, кто делит род на его виды, до тех пор, пока он не дойдет до вида, определения которого мы ищем; ибо, если он знает высший род, то ему следует делить его на такие различающие признаки, которые устанавливают ближайшие к нему виды. Он продолжает это делать в таком порядке до тех пор, пока он не дойдет до того вида, знания которого мы ищем. Если он при этом дойдет до безыменного вида, то он ставит на место имени определение и делит его. Если он дойдет до промежуточного звена, имеющего имя, то при желании он может делить либо его имя, либо его определение, дабы не допустить промежуточного рода, расположенного между видом, знание которого требуется, и его высшим родом; он будет брать различающие признаки, устанавливающие виды, пока не достигнет искомого вида. (14). В. Рассуждение о собственном признаке Собственный признак — это простая универсалия, существующая для какого-либо отдельного вида во всем егс объеме и всегда, но не обозначающая его сущности и субстанции; таков, например, «ржущий» — для коня, а «лающая» — для собаки. Он употребляется при установлении не субстанциального признака. Он имеет общим с различающим признаком то, что устанавливает различие между видами, а отличается от него тем, что устанавливаемое им различие не субстанциально. Очевидно, что собственный признак эквивалентен тому виду, собственным признаком которого он является, и между ними возможно обращение по объему, когда, например, мы говорим: «Всякий конь ржет», — и: «Всякое ржущее — конь». (15). Г. Рассуждение о случайном признаке Случайный признак — это простая универсалия, которая существует для рода и вида и имеет либо более общий, либо более специальный характер, но не передает сущности или субстанции вещи; таковы, например, термины: «белое» и «черное», «стоящий» и «сидящий», «движушийся» и «покоящийся», «горячий» и «холодный». Он бывает двух видов: 1. постоянный случайный признак, неотделимый от той вещи, в которой он существует, или от некоторых вещей, в которых он существует; как, например, «черный», который неотделим от смолы, и «горячий», который неотделим от огня. 2. отделимый случайный признак, который иногда есть, а иногда утрачивается, между тем как его носитель остается; таковы, например, «стоящий» и «сидящий» в применении к человеку. Бывает и такой случайный признак, который существует лишь в одном виде, но только отчасти; такова, например, приплюснутость для носа, ибо она существует только в нем, но не в каждом носу; такова же голубизна для глаза; отчасти же она такова, что существует более чем для одного вида; таковы, например, черное и белое, движущееся и покоящееся. Случайный признак может употребляться при установлении различий между тем или иным родом, тем или иным видом и тем или иным индивидуумом; но он не устанавливает различия между какой-либо вещью и тем, что является случайным для вещи, относительно ее сущности и субстанции. Он схож с различающим признаком в том, что устанавливает различия между видами, но отличается от него в том отношении, что вид не различается по своей субстанции. Поэтому случайные признаки могут называться различающими признаками, но не в абсолютном значении, а только в смысле «случайного различающего признака». Иногда он может иметь общим с собственным признаком то, что он отделяет вид от вида не субстанционально; но он отличается от него тем, что собственный признак устанавливает всегда различия между всем видом, с одной стороны, и всем тем, что выходит за его пределы, с другой, в то время, как случайный признак различает виды не от всего, но лишь от некоторых вещей и в известное время. Поэтому случайный признак может называться иногда собственным признаком по отношению, поскольку различие, устанавливаемое случайным признаком для вещи, относится к данной определенной вещи и в данное определенное время. Если мы спрашиваем относительно Зейда: «которое из лиц, находящихся в этом обществе, является им?» — и получаем в ответ: «это тот, который говорит»,— если среди всех только ему одному пришлось в тот момент быть говорящим, то это будет признаком, отличающим его только от остальных лиц, находившихся в данном обществе, и лишь в данный определенный момент. Ибо могло случиться так, что он говорил бы в данный момент, но среди других людей, или был бы в обществе этих лиц, но говорил бы в другое время. Поэтому, когда мы говорим «тот, кто говорит», то это уже собственный признак Зейда только по отношению к остальным присутствующим в данном обществе и лишь по отношению к данному моменту. Более совершенное различие устанавливается неотделимым случайным признаком. Далее из отделимых случайных признаков есть такие, которые находятся только в одном виде, но не во всех. Остальная часть отделимых случайных признаков дает очень слабое различие; как мы сказали, такие случайные признаки различают только по отношению к определенной вещи и к данному моменту. Порфирий Тирский в своей книге «Введение» называет отделимые случайные признаки, которые употребляются при различиях, «общими различающими признаками»; неотделимые он называет «специальными различающими признаками»; различающие признаки в абсолютном смысле, которые различают между видами субстанциально, он называет «самыми специальными». Они также могут быть названы «субстанциальными различающими признаками» и «существенными различающими признаками». (16). Род делится посредством различающих признаков; он может делиться также посредством собственных признаков видов, когда, например, мы говорим: «среди животных есть ржущие и есть лающие». Иногда он делится посредством случайных признаков, когда, например, мы говорим: «животные отчасти белые, отчасти черные». Употребительным в науках и полезным при определении является деление рода посредством различающих признаков: последние с необходимостью доходят до определения видов и до самих видов. Может быть полезным также деление рода посредством собственных признаков; последние с необходимостью доходят до видов, но не дают их определений. Что касается деления рода посредством случайных признаков, то такое деление не приводит с необходимостью к искомым видам, например, в том случае, когдь мы говорим: «животные отчасти белые, а отчасти не белые, отчасти пишущие, а отчасти не пишущие». Поэтому подобным делением в науках не пользуются. (17). Е. Рассуждение о сложных универсалиях Сложные значения, которые употребляются в качестве предиката или субъекта в суждениях, составлены из некоторых простых универсалий, перечисленных нами выше. Сочетание элементов, составляющих каждый из них, носит характер условный и ограничительный, но не пояснительный; к таким выражениям относятся определение, описание и высказывание, которое не является ни определением, ни описанием. (а). Определение — это сложная универсалия, состоящая из рода и различающего признака, когда, например, мы говорим, что человек — это разумное животное. Если случится так, что какое-либо определение будет включать в себя род и более чем один различающий признак, как это имеет место в определении питающегося животного как «тела питающегося и чувствующего», то тебе следует знать, что признак, устанавливающий этот вид, является последним различающим признаком, а предшествующие различающие признаки, присоединенные к роду, представляют собой определение для рода этого вида, определение которого [т. е. рода] занимает место его имени. Этот род либо будет безыменным, и тогда определение занимает место его имени, либо он будет иметь имя и тогда определение его берется, а название оставляется. Так, не вызовет возражения, если мы скажем, что «тело, принимающее пищу», является родом для «животного». Подобным же образом, если случится так, что определение будет включать в себя три, четыре или больше различающих признаков, то они будут промежуточными родами, определения которых будут браться вместо их имен, в соответствии с числом их различающих признаков, когда, например, при определении человека мы говорим, что это тело, питающееся, чувствующее и разумное, где «питающееся тело», есть род, а «тело, питающееся и чувствующее», есть другой род, находящийся ниже предшествующего. Всякое прибавление другого различающего признака, поскольку совокупность их носит более общий характер, чем последний вид, дает род, находящийся ниже первого, пока мы не дойдем до последнего вида. Каждый промежуточный род прибавляет различающий признак к тому роду, который находится выше его; подобным же образом, каждый вид прибавляет различающий признак к тому роду, который находится выше его. Это становится очевидным тогда, когда определение рода, находящегося выше вида, занимает место его имени и непосредственно сопровождается различающим признаком, который устанавливает вид. По этой причине люди говорили: «различающий признак — это то, благодаря чему вид превосходит род». (18) (в). Описание состоит из рода и собственного признака, когда, например, мы говорим о человеке, что это смеющееся животное, а также — из рода и случайного признака или нескольких случайных признаков, когда, например, мы говорим, что человек — пишущее животное, или животное, которое продает и покупает. (с). Высказывание, которое не является ни определением, ни описанием, может состоять из вида и случайного признака, когда, например, мы говорим о Зейде, что он белый человек. Иногда оно может состоять из нескольких случайных признаков, когда, например, мы говорим о Зейде, что он превосходный писарь. Не исключено, что выражение, составленное из случайных признаков, будет равняться по своему объему тому виду, относительного которого оно применяется. Оно называется также его собственным признаком, когда, например, мы говорим относительно треугольника, что три его угла равны двум прямым углам. Поэтому говорят, что это является собственным признаком треугольников. Подобным же образом мы говорим о человеке, что он восприимчив к знанию и тому подобное. Аристотель, действительно, в «Топике» называет описания собственными признаками. Определение равняется по своему объему определяемой вещи, когда, например, мы говорим: «всякий человек есть разумное животное»,— и: «всякое разумное животное есть человек»; то же самое можно сказать об описании в его отношении к описываемой вещи. У смысла, имеющего имя и определение, последнее равнозначно его имени; оба они обозначают сущность вещи с той разницей, что имя обозначает смысл вещи и ее сущность в общих чертах, не так подробно и не так толково, в то время, как определение обозначает смысл вещи и ее сущность толково и подробно при помощи признаков, составляющих ее суть. Подобным же образом обстоит дело с описанием и именем: они равнозначны. Разница здесь лишь в том, что описание обозначает то, благодаря чему вещь отличается от остальных вещей, при помощи таких признаков, которые не устанавливают суть (бытие) вещи. Для обозначения смысла, не имеющего имени, вместо имени используется определение его или описание. О ПРОИСХОЖДЕНИИ НАУК Письмо относительно причины, благодаря которой произошли философские науки, и относительно порядка их изучения Глава 1 Знай, что нет ничего, кроме субстанции и акциденции и творца субстанции и акциденции, благословенного в веках. Акциденцию воспринимают пять чувств, причем нет ничего посредствующего между ними и ею; так, зрение само по себе воспринимает цвет, причем оно различает между белым и черным; слух сам по себе воспринимает голос, причем он различает между высоким и низким; осязание само по себе воспринимает запахи, причем оно различает между приятными и зловонными; чувство вкуса само по себе воспринимает вкусы, причем оно различает между сладким и горьким; осязание само по себе воспринимает осязаемые предметы, причем оно различает между мягким и твердым. Субстанцию воспринимает только разум, причем посредствующим звеном между ним и ею служит акциденция. Разум познает, что за цветом находится нечто окрашенное и за голосом нечто слышимое; точно так же обстоит дело и с остальными чувствами. Теперь же я докажу, каким образом возникли все науки из субстанции и акциденции и каким образом они начали существовать сами по себе. (1). Речь о познании причины, благодаря которой возникла наука о числе. Я утверждаю, что число, которое представляет собой множество, составленное из единиц, возникло, благодаря тому, что субстанция может быть разделена многими способами и содержит различные части. Так как субстанция по своей природе может быть потенциально разделена до бесконечности, то и число потенциально бесконечно. Наука о числе — это наука об умножении одних частей субстанций на другие, о делении их одни на другие, о прибавлении одних к другим, об отнятии одних от других, о нахождении корня всех тех частей, которые имеют корни, о нахождении их пропорций и т. д. Отсюда ясно, каким образом было получено число, откуда оно возникло и стало умножаться, какова была причина, благодаря которой оно получило бытие, перешло от возможности к действительности и от небытия к бытию. Эту науку греческие мудрецы называют арифметикой. (2). Речь о познании причины, благодаря которой возникла наука измерения. Я утверждаю, что после того, как субстанция начала делиться на множество частей, как мы показали раньше, произошло то, что каждой из ее частей стали приписывать какую-либо фигуру и располагать ее известным образом. Таким образом, получились круглые фигуры, треугольники, четвероугольники, пятиугольники; так они возросли, согласно порядку чисел, до бесконечности, которая проявилась в частях разделенной субстанции. Так, потребовалась наука, благодаря которой мы познали бы те фигуры, которые содержат эти части. Благодаря ей мы можем сравнивать фигуры и находить их общую меру; благодаря ей, мы узнаем, какая фигура подобна другой, какая фигура входит в другую фигуру и какая заключает в себе другую фигуру и другие свойства фигур. Эта наука есть наука измерения. Итак, измеряющая наука — это та, благодаря которой мы узнаем меры и можем сравнивать между собой линии, поверхности и тела; она называется по-гречески геометрией. Отсюда ясно, каким образом появилась наука измерения и откуда она произошла, какова была причина ее перехода от возможности к действительности и от небытия к бытию. (3). Речь о причине, благодаря которой возникла наука о звездах. Я утверждаю, что, так как субстанция по своей природе подвижна, то и движение ее разделилось на три вида, а именно — на быстрое, медленное и промежуточное между ними. Отсюда потребовалась наука, благодаря которой мы узнали бы ее движения и нашли меру для сравнения этих движений между собой; это есть наука о небесном движении. Благодаря ей мы узнаем пути планет и противостояния их в их собственных небесах, их движения, отступления и остановки. Но мы можем познать это только через посредство двух предшествующих паук, т. е. арифметики и геометрии, без которых это познание не только трудно, но и невозможно. Греки называют эту науку астрономией. (4). Речь о познании причины, благодаря которой возникла музыкальная наука. Я утверждаю, что после того, как субстанция получила движение, она получила и звук, который разделился на три вида — а именно: на высокий, низкий и промежуточный между ними. Отсюда потребовалась наука, благодаря которой мы познали бы высокие звуки, низкие и промежуточные между ними, так что от нас не осталось бы скрытым ничто в этом отношении. Это наука о звуках. Эта наука полезна в том смысле, что умеряет нравы тех, которые потеряли равновесие, делает совершенными тех, которые еще не достигли совершенства, и сохраняет равновесие у тех, которые находятся в состоянии равновесия. Эта наука полезна и для здоровья тела, ибо когда заболевает тело, то чахнет и душа, когда тело испытывает помехи, то испытывает помехи и душа. Поэтому исцеление тела совершается таким образом, что исцеляется душа, что ее силы умеряются и приспособляются к ее субстанции, благодаря звукам, производящим такое действие. У этой науки имеются три корня: метр, мелодия и жесты. Метр изобретен для того, чтобы привести к известным пропорциям разумные понятия; мелодия изобретена для того, чтобы привести к известным пропорциям высокие и низкие звуки; эти два корня подчинены чувству слуха. Жест же подчинен чувству зрения; он установлен для того, чтобы подобные и подлежащие сравнению между собой движения были согласованы с метром и звуком. Наука жеста подчинена этим двум главным чувствам, т. е. слуху и зрению. — Таким образом, очевидно, откуда возникла наука музыки и как она произошла. Этим завершаются науки, которые называются педагогическими, т. е. воспитательными. Эти четыре науки называются воспитательными, потому что воспитывают обучающегося им, делают его более тонким и указывают ему прямой путь для познания тех наук, которые следуют за ними. (5). Речь о познании той причины, благодаря которой возникло естествознание. Я утверждаю, что, так как субстанция иногда краснеет, а иногда бледнеет, иногда удлиняется, а иногда сокращается, иногда увеличивается, а иногда уменьшается, иногда рождается, а иногда погибает, иногда заболевает, а иногда исцеляется, то потребовалась наука, которая показала бы все это. Эта наука показывает нам все эти изменения, каковы они, каковы их поводы и причины. Благодаря этой науке, мы можем устранить вредные последствия, когда пожелаем, или увеличить их вредное действие. Эта наука есть наука о природах, т. е. о действии и претерпевании. Если мы будем разыскивать ее происхождение, то мы найдем, что имеются четыре стихии, а именно — огонь, воздух, вода и земля; они составляют массу той субстанции, которая находится под кругом луны; из их качеств четыре, а именно — жар, холод, влажность и сухость, содержат акциденции субстанции и дают действие и претерпевание. Из этих четырех корней вместе с первыми четырьмя педагогическими науками возникла наука, которая относится к подлунному миру. Согласно тому, что утверждали первые мудрецы, эта наука состоит из восьми частей; это прогностика, медицина, нигромантия согласно физике, наука об образах, агрикультура, навигация, алхимия, которая является наукой об обращении вещей в другие виды, и наука о зеркалах. Эта наука о природе более богата и имеет более широкий объем, чем какая-либо из педагогических наук. Эта наука наиболее обширная и нуждается в тех науках, которые предшествуют ей; особо следует выделить прогностику и медицину, как относительно их достоинства, так и относительно порядка их изучения. Никто не может приступить к этим наукам и постигнуть их настоящим образом, если он прежде не овладеет всеми теми науками, которые предшествуют им. Этой наукой завершается познание всех акциденций абсолютной субстанции, находящейся в подлунном мире, и познание всей массы той субстанции, где происходит перемена форм, согласно увеличению или уменьшению. Остается наука о массе высшей субстанции, так как остальные расположения и акциденции ее изучаются предшествующими науками. Под высшей субстанцией я понимаю не что иное, как вращающуюся и движущуюся природным движением сферу, которая помогает устройству этого мира, согласно могуществу, мудрости и воле бога, благословенного и возвышенного. Из предпосланного очевидно, как возникла наука о природе и откуда она произошла. (6). Речь о познании причины, благодаря которой возникла божественная наука, каковая есть наука о познании бога. Я утверждаю, что высшая субстанция, о которой мы выше упомянули и сущность которой рассмотрели, приводит нас к исследованию ее и ее массы. Таким образом возникла наука о субстанции неба и о тех субстанциях, которые находятся в нем, а именно о звездах, согласно неравенству их мер и различию их расположений. Так возникла наука о природе. После этого рассматриваем, имеет ли эта субстанция творца или же ее возможно представить себе без творца, вечна ли она, не имеет ни предшествующего, ни последующего, ни начала, ни конца, как утверждает тот, кто не упражнялся в умозрении, не освоил науки, не знает ни наук о природе, ни логических аргументаций. Исследование этого становится причиной познания бога и признания его творцом субстанции и акциденции. Отсюда возникло умозрение, которое приводит нас к его бытию и побуждает нас познавать, потому что он есть. Эта наука называется сверхприродной наукой — метафизикой — или божественной наукой. Она есть конец и завершение наук, после нее нечего больше исследовать; она есть цель, к которой стремится всякое исследование и в которой оно находит успокоение. Отсюда ясно, как возникла божественная наука и как она произошла. Точно так же ясно, откуда произошли все другие науки, которые предшествуют ей. Ясно, что они возникли по поводу расположений субстанции и сопутствующих им акциденций, которые воспринимаются чувствами и постигаются интеллектом. Глава II Всю эту совокупность, о которой мы говорили, мы нашли путем умозрения, отвлекаясь от того, как следует выражать свои мысли, как следует обучать или обучаться. Что же касается того, как следует обучать или обучаться, как следует выражать свои мысли, излагать, спрашивать и отвечать, то в этом смысле я утверждаю, что самой первой из всех наук являетя наука о языке, которая дает имена вещам, т. е. субстанции и акциденции. Вторая наука это грамматика; она учит, как упорядочивать имена, данные вещам, как составлять речи и изречения, обозначающие расположения субстанции, акциденции ее и вытекающие из этого следствия. Третья наука это логика; она учит, как располагать повествовательные предложения, согласно логическим фигурам, для получения из них заключений, благодаря которым мы познаем непознанное и судим о том, что истинно и что ложно. Четвертая наука это поэтика; она учит, как располагать речи, согласно их достоинству и последовательности, т. е. согласно их пропорциям и временам стоп, например, по четыре, по шесть или по восемь. Эти числа завершающие и наиболее приспособленные для этой цели. Таков порядок, наук, предшествующих арифметической науке, которые потом следуют за ней подобно тому, как они раньше предшествовали ей. Поэтому тщательно наблюдай и размышляй, чтобы это послужило поводом, побуждающим твою душу вкусить от сладости мудрости и воспылать любовью к истине, ибо таким способом, если бог пожелает, ты поймешь кое-что сокрытое и кое-что, что является благом для тебя. Глава III Как заключение нашей речи следует прибавить, каким образом можно доказать, что в сотворенных вещах нет ничего, кроме субстанции и акциденции. Предположим в качестве примера, что яблоко это субстанция, а краснота его это акциденция, ибо доказательство имеет общий характер. Я, следовательно, утверждаю, что в сотворенных вещах нет ничего, кроме яблока и его красноты. Доказательство этого состоит в том, что все, что существует, или существует само по себе, или не существует само по себе. Это деление через противоречие, согласно которому нельзя помыслить и понять нечто среднее между ними. Существующее само по себе называется субстанцией, каково яблоко и все другое этого же рода. То же, что не существует само по себе, мы называем акциденцией, какова краснота яблока и все другое этого же рода Отсюда вытекает, что все, что порождено, или есть субстанция, как, например, яблоко, или есть акциденция, как, например, краснота, которая существует в яблоке. Это и есть то, что мы стремимся доказать. Остается доказать, что творец вещей находится вне их, что даритель бытия есть нечто иное от них; что эт. е. бог, творец субстанции и акциденции, кроме которого нет бога. Но так как это очевидно для самых опытных людей благодаря явным признакам и убедительным чудесам, то мы не собираемся приводить доказательство этого, так как это не входит в наши намерения. Глава IV Ты знаешь, что имеется пять материй, а именно — земля, вода, воздух, огонь и небо. Небо же, так как оно движется по своей природе, движет остальные четыре материи, смешивает и соединяет их, ибо, если бы не было неба, то они не двигались бы и не соединялись бы между собой. Субстанция, которая находится в подлунном мире, благодаря движению и смешению этих материй, получает разнообразные фигуры; акциденция сменяется акциденцией, форма формой, фигура фигурой, так что треугольник сменяется четыреухгольником, земля переходит в воду, белое переходит в черное и т. д. Сама же субстанция не меняется; смена акциденций в субстанции не губит ее сущности; смена акциденций не разрушает самой субстанции, разрушаются лишь ее акциденции. Доказательство того, что небо является пятой материей, состоит в том, что небо не холодное и не жаркое, не влажное и не сухое, не легкое и не тяжелое. Следовательно, природа его находится вне этих четырех материй. Самое резкое разделение наук состоит в разделении их на науку о небе, науку обо всем том, что находится под небом, и науку о том, что находится вне их. Масса той субстанции, которая охватывается небом, т. е. находится в подлунном мире, состоит из огня и воздуха, воды и земли. Эта субстанция всегда едина; меняются только ее акциденции, состоящие из четырех качеств, каковы: жар и холод, влажность и сухость. Так, например, сок пищи, превращающийся в кровь, один и тот же, но он окрашивается иначе и потом превращается в плоть; хотя он остается тем же самым, но он получает другую фигуру и окрашивается другим цветом. Точно так же пальма, косточка финика и сам человек представляют собой пребывающую субстанцию, у которой меняются только фигура и акциденции. По этой причине субстанция, которая находится в подлунном мире, называется тленной. Субстанция же неба не меняется; она меняет только место, но не получает многочисленных форм или многочисленных фигур. Таким образом, доказывается, что его масса находится вне массы этой тленной субстанции. То, что существует вне всего этого, не имеет ни массы, ни материи, ни акциденции, но отделено от субстанций и акциденций; это один только бог, который благословен и выше всех богов. ТРАКТАТ О ВЗГЛЯДАХ ЖИТЕЛЕЙ ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ГОРОДА Глава XXVI О потребности человека в объединении и взаимопомощи По природе своей каждый человек устроен так, что для собственного существования и достижения наивысшего совершенства он нуждается во многих вещах, которые он не может доставить себе один и для достижения которых он нуждается в некоем сообществе людей, доставляющих ему каждый в отдельности какую-либо вещь из совокупности того, в чем он испытывает потребность. При этом каждый человек по отношению к другому находится точно в таком же положении. Вот почему лишь через объединения многих помогающих друг другу людей, где каждый доставляет другому некоторую долю того, что необходимо для его существования, человек может обрести то совершенство, к которому он предназначен по своей природе. Деятельность всех членов такого сообщества в совокупности своей доставляет каждому из них все то, в чем он нуждается для существования и достижения совершенства. Вот почему человеческие индивиды размножились и заселили обитаемую часть земли, в результате чего и возникли человеческие общества, из коих одни представляют собой полные общества, а другие — неполные. При этом полные общества бывают трех видов: великие, средние и малые Великое общество — это совокупность обществ всех людей, населяющих землю, среднее — это общество, представленное одним каким-либо народом, а малое — это общество, представленное жителями какого-либо города, занимающего определенную часть той местности, которую населяет тот или иной народ. Неполные общества составляют жители селения и совокупность обитателей квартала, затем — совокупность тех, кто живет на какой- нибудь одной улице, затем — совокупность тех, кто живет в одном доме. Последние составляют общество низшей ступени. Квартал и селение — оба вместе — принадлежат городу, но только селение принадлежит городу в том смысле, что оно обслуживает город, в то время как квартал принадлежит городу, составляя его часть. Улица является частью квартала, дом — частью улицы, город — частью местности, народ — частью всей совокупности обитателей земли. Величайшее благо и высшее совершенство могут быть достигнуты в первую очередь городом, но никак не обществом, стоящим на более низкой ступени совершенства. Так как природа блага в действительности такова, что оно достигается по желанию и свободному выбору (а зло также достигается по желанию и свободному выбору, так что город может способствовать достижению некоторых целей, представляющих собой зло), всякий город может послужить достижению счастья. Город, в котором объединение людей имеет своей целью взаимопомощь в делах, коими обретается истинное счастье, является добродетельным городом, и общество, где люди помогают друг другу в целях достижения счастья, есть добродетельное общество. Народ, все города которого помогают друг другу в целях достижения счастья, есть добродетельный народ. Таким же образом вся земля станет добродетельной, если народы будут помогать друг другу для достижения счастья. Добродетельный город подобен совершенному, здоровому телу, все органы которого помогают друг другу с тем, чтобы сохранить жизнь живого существа и сделать ее наиболее полной. Как органы тела различаются между собой, превосходя друг друга по своей природе и своим способностям (так, они состоят из одного главного органа — сердца; органов, приближающихся к этому главному органу по своим степеням, каждый из коих от природы наделен определенной способностью, с помощью которой он осуществляет свою деятельность в соответствии с естественной целью этого главного органа, и прочих органов, наделенных определенными способностями, с помощью которых они действуют в соответствии с целями тех органов, коих связь с главным органом ничем не опосредствована — и эти органы стоят на второй степени,— а также — еще одних органов, кои осуществляют свою деятельность в соответствии с целями тех органов, которые находятся на второй ступени, и так далее вплоть до таких органов, которые обслуживают, но абсолютно ничем не управляют) — точно так же и члены городского объединения различаются между собой по своей природе, превосходя друг друга по своему положению. В городе есть определенный человек — глава и прочие люди, приближающиеся к этому главе по своим степеням, каждый из которых согласно собственному положению и способностям осуществляет то действие, которое требует преследуемая главой цель. Они находятся на первой ступени. Ниже их следуют другие люди, которые действуют в соответствии с целями первых — эти занимают вторую ступень. Далее таким же образом следуют люди, которые действуют в соответствии с целями этих последних. Так располагаются по порядку различные члены городского объединения вплоть до тех, кто действует согласно целям этих последних и кто служит, но не обслуживается. Они занимают низшую ступень и являются людьми самого низкого положения. Однако органы тела являются естественными органами, тогда как члены городского объединения хотя и являются также естественными, тем не менее положения и способности, по которым они осуществляют свои действия ради города, не являются естественными, но имеют своим источником волю, поскольку члены городского объединения наделены превосходящими друг друга природами, делающими одного человека полезным другому в отношении одной какой-нибудь вещи. Но они являются членами городского объединения не только благодаря имеющейся у них природе, но и благодаря тем возникающим в них свойствам, которые имеют своим источником волю, — таким, как искусства и тому подобное. Аналогиями способностей, естественно образующих органы тела, являются у членов городского объединения их способности и положения, имеющие своим источником волю. Глава XXVII О главном члене городского объединения Как из всех органов тела главный орган является сам по себе, согласно природе, наиболее совершенным и законченным; как из всего, что свойственно ему наряду с другими органами, то, что принадлежит ему, находится на высшей ступени превосходства; как ниже этого органа расположены другие органы, управляющие в свою очередь нижестоящими органами (причем их управление находится на низшей ступени сравнительно с управлением главного органа — они управляют, будучи сами управляемы), точно так же из всех членов городского объединения глава его является во всем, что ему свойственно, наиболее совершенным; то, чем он обладает наряду с другими членами городского объединения, является наиболее превосходным, и он стоит выше тех, кем он управляет и кто в свою очередь управляет другими. Так же, как в первую очередь должно существовать сердце, которое только потом уже служит причиной существования всех других органов тела, равно как и возникновения в них способностей и расположения их в известном порядке, так что если придет в расстройство какой-нибудь из органов, то именно сердце обеспечивает устранение этого расстройства, — точно так же и глава данного города должен существовать в первую очередь, чтобы служить затем причиной существования городского объединения и его членов, причиной возникновения в них тех свойств, которые имеют своим источником волю, так что если приходит в расстройство один из членов городского объединения, то именно глава города обеспечивает устранение этого расстройства. Как в числе природных действий органы, расположенные близко к главному органу, осуществляют в соответствии с природной целью первого управляющего органа наиболее возвышенные действия, а нижестоящие органы — менее возвышенные и так далее вплоть до тех органов, которые осуществляют самые низкие действия, так же среди действий, осуществляемых людьми по своей воле, члены городского объединения, наиболее близкие к главе его, осуществляют действия наиболее почетные, их подчиненные — менее почетные и так далее вплоть до тех членов городского объединения, которые осуществляют самые низкие действия. Низкий характер действий может объясняться либо низменностью их объектов, пусть даже если сами действия приносят большую пользу,— подобно действию мочевого пузыря и нижних кишок в теле, — либо их малой полезностью, либо их чрезвычайной легкостью. То же самое относится и к городу, и ко всяким объединениям, части которого приведены в гармонию, систему и порядок согласно природе, так как оно всегда имеет главу этого объединения, отношение которого к другим членам будет точно таким же. Так же обстоит дело и со всеми существующими вещами. Отношение Первопричины к прочим существующим вещам подобно отношению повелителя добродетельного города к другим членам городского объединения. То, что свободно от материи, ближе всего расположено к Первопричине. Ниже того следуют небесные тела, за небесными — тела материальные. Все эти вещи следуют за Первопричиной, стремятся к ней и ей подражают, каждый — в меру своих сил. Однако эти вещи стремятся к цели соответственно своим степеням, так что низшая вещь следует цели той, что расположена несколько выше нее, а эта в свою очередь, следует цели той, что расположена также выше нее, также и третья следует цели той, что находится выше нее, и так далее, кончая теми вещами, которые не имеют между собой и Первопричиной никакого посредника. Именно в таком порядке все существующие вещи и следуют цели Первопричины. Те вещи, которые с самого начала получили все, благодаря чему они существуют. были с самого начала предназначены к тому, чтобы следовать примеру и цели Первопричины, благодаря чему они и оказались на самых высоких ступенях. Те же, что не получили с самого начала всего, благодаря чему они существуют, были наделены силой, благодаря которой они движутся к тому, что они должны достичь, следуя таким образом цели Первопричины. Так же должно обстоять дело и с добродетельным городом. Все члены такого городского объединения должны посредством своих действий следовать цели первого главы города — каждый в соответствии со своей степенью. Во главе добродетельного города не может стоять любой, какой случится, человек, так как управление зависит от двух вещей: во-первых, от того, чтобы человек по своей природе был готов к управлению, во-вторых, от положения и способностей, имеющих своим источником волю. Управление выпадает на долю того, кто предрасположен к нему от природы. Не всякое искусство может быть средством управления; напротив, большинство искусств — это искусства, которыми служат в городе, равно как большинство природных способностей являются способностями к служению. Среди искусств есть такие, которые выступают и как орудия управления, и как орудия служения другим искусствам, а есть и такие, которые могут быть только орудием служения, но отнюдь не управления. Равным образом и искусство управления добродетельным городом не может оказаться любым, какое случится, искусством и любой, какая случится, способностью. Как нечто, являющееся первым и главным в каком-либо роде, не может быть управляемо чем- то другим из того же рода, подобно тому, как главный орган тела не может быть управляем ни одним другим органом (и это относится ко всему, что является главным в совокупности каких- либо вещей), точно так же и первый глава добродетельного города должен обладать таким искусством, которое не может быть ни средством служения чему бы то ни было, ни объектом управления со стороны какого-либо другого искусства. Его искусство есть такое искусство, цели которого подчинены все другие искусства, и ради нее совершаются все действия в добродетельном городе. Такой человек не управляется никем другим; это — человек, который достиг совершенства и стал разумом и понятием в действии. Это — человек, у которого способность воображения естественным путем достигла указанной нами высшей степени совершенства. Способность эта естественным образом предрасположена к восприятию как в момент бодрствования, так и в момент сна от деятельного разума индивидуальных вещей (их самих или их воспроизведений), а также — воспроизведенных понятий. Его страдательный разум должен уже достичь полноты всех понятий, так чтобы ни одно из них не ускользнуло от него, а сам этот разум стал разумом в действии. Таким образом, любой человек, страдательный разум которого достиг полноты всех понятий, становится разумом в действии и понятием в действии, а познаваемое им само начинает познавать, и тогда человек приобретает некий разум в действии, степень которого является высшим но сравнению со страдательным разумом и который совершеннее его и больше, чем он, отделен от материи и ближе чем он, расположен к деятельному разуму. Разум этот называется приобретенным разумом — он становится промежуточным между страдательным и деятельным разумом, и его ничто уже не отделяет от деятельного разума Страдательный разум является как бы материей и объектом для приобретенного разума, а приобретенный разум является как бы материей и объектом для деятельного разума. Способность мыслить, которая является природной формой, представляет собой материю — объект для страдательного разума, который является разумом в действии. Первая ступень, на которой человек становится человеком, это та, когда появляется природная форма, способная и готовая стать разумом в действии. Именно она является общей для всех, будучи отделена от деятельного разума двумя ступенями: переходом страдательного разума в разум в действии и образованием приобретенного разума. Между человеком, достигшим таким образом этой первой ступени человечности, и деятельным разумом также существуют две ступени. Когда совершенный страдательный разум и природная форма становятся как бы чем- то единым наподобие того единства, которое получается при сочетании материи и формы, и когда этот человек обретает человеческую форму, а именно, когда страдательный разум становится разумом в действии, — в этом случае его отделяет от деятельного разума лишь одна ступень. Когда природная форма становится материей страдательного разума, ставшего разумом в действии, страдательный разум становится материей приобретенного разума, приобретенный разум становится материей деятельного разума, и когда все это берется вместе, — тогда даный человек становится именно таким человеком, в котором пребывает деятельный разум. Если это происходит в обеих частях его способности мыслить — в теоретической способности и способности практической, — а затем в его способности воображения, то тогда этот человек будет как раз тем, кто воспринимает откровение, а аллах (велик он и всемогущ) открывается ему через посредство деятельного разума. То, что, переполнившись, переливается от аллаха, благословенного и всевышнего, к деятельному разуму, переливается им к егс страдательному разуму через посредство приобретенного разума, а затем — к его способности воображения. И человек этот благодаря тому, что переливается от него в его воспринимающий разум, становится мудрецом, философом, обладателем совершенного разума, а благодаря тому, что перетекает от него в его способность воображения — пророком, прорицателем будущего и истолкователем текущих частных событий — и все это благодаря тому существованию, в котором он познает божественное. Подобный человек обладает высшей степенью человеческого совершенства и находится на вершине счастья. Душа его ока- зывается совершенной, соединенной с деятельным разумом упомянутым нами способом. Этот человек является именно тем, кому известно любое действие, с помощью которого можно достичь счастья. В этом состоит первое условие, которому должен удовлетворять глава. Далее, он должен, вместе с тем, обладать способностью хорошо, образно передавать словами все, что он знает; он должен уметь наилучшим образом направлять людей к счастью и к тем действиям, посредством которых оно достигается; он должен, вместе с тем, иметь достаточную телесную крепость для осуществления частных действий. Глава XXVIII О качествах главы добродетельногого города Таков этот глава — человек, который ни одному из людей не подвластен. Это — имам, это первый глава добродетельного города, это — глава добродетельного народа и глава всей обитаемой части земли. Подобным человеком может стать только тот, кто соединит в себе двенадцать врожденных природных качеств. Человек должен иметь, во-первых, абсолютно совершенные органы, силы которых настолько хорошо приспособлены для совершения тех действий, которые они должны выполнять, что если этот человек предпринимает какое-либо действие с помощью какого-либо органа, то он выполняет его с легкостью; уметь от природы отлично понимать и представлять себе все, что ему говорится, осмысливая сказанное ему в соответствии с тем, что имеет в виду говорящий, и с тем, как обстоят дела сами по себе; хорошо сохранять в памяти все, что он понимает, видит, слышит и воспринимает, не забывая из всего этого почти ничего; обладать умом проницательным и прозорливым, так, чтобы, заметив малейший признак какой-либо вещи, он мог быстро схватить то, на что этот признак указывает; обладать выразительным слогом и уметь излагать с полной ясностью все то, что он задумает; иметь любовь к обучению и познанию, достигая это легко, не испытывая ни усталости от обучения, ни мук от сопряженного с этим труда; быть воздержанным в еде, в употреблении напитков и в совокуплении, от природы избегать игру и испытывать отвращение к возникающим из нее удовольствиям; любить правду и ее поборников, ненавидеть ложь и тех, кто прибегает к ней; обладать гордой душой и дорожить честью: его душа от природы должна быть выше всех низких дел и от природы же стремиться к деяниям возвышенным; презирать дирхемы, динары и прочие атрибуты мирской жизни; любить от природы справедливость и ее поборников, ненавидеть несправедливость и тиранию и тех, от кого они исходят; быть справедливым по отношению к своим людям и к чужим, побуждать к справедливости и возмещать убытки жертве несправедливости, предоставляя всем то, что он полагает добрым и прекрасным; быть справедливым, но не упрямым, не проявлять своенравности и не упорствовать перед лицом справедливости, но быть совершенно непреклонным перед всякой несправедливостью и низостью; проявлять решительность при совершении того, что он считает необходимым, и быть при этом смелым, отважным, не знать страха и малодушия. Совмещение всего этого в одном человеке — вещь трудная, и вот почему люди, одаренные подобной природой, встречаются очень редко и составляют лишь меньшинство. Так что, если подобный человек обнаружится в добродетельном городе, и в нем осуществятся, когда он вырастет, первые шесть упомянутых выше условий или пять из них, то, не имея себе равных по способности воображения, он как раз и станет главой этого города. Если же случится так, что подобного человека не окажется в тот или иной момент, то поддерживаются законы и правила, установленные главой города и его преемниками, если таковые стано- вились последовательно во главе города. Вторым главой, преемствующим первому, станет тот, в ком с самого рождения и в отроческие годы осуществились упомянутые условия и кто, выросши, будет удовлетворять шести другим условиям: — Первое — быть мудрым; — Второе — быть знающим, хранящим в памяти законы, правила и обычаи, установленные для города первыми имамами, и следовать им во всех своих действиях; — Третье — проявлять изобретательность в том, относительно чего не сохранилось от его предшественников соответствующего закона, следуя при этом примеру первых имамов; — Четвертое — обладать проницательностью и догадливостью, позволяющими ему познавать в любое время как существующее положение вещей, так и будущие события, каковые не могли быть угаданы первыми имамами; в действиях же этих своих он должен ставить своей целью улучшение благосостояния города. — Пятое — уметь словом своим направлять людей к исполнению законов первых имамов и тех законов, которые он создал после них, следуя их примеру; — Шестое — обладать телесной силой, необходимой для ведения военных дел, знать при этом военное искусство — как искусство служебное и как управляющее искусство. Если же не обнаружится такого человека, который один соединял бы в себе все эти качества, но нашлись бы двое таких, из которых один был бы мудрым, а другой удовлетворял бы остальным условиям, то таковые оба стали бы главами города. Если же эти качества распределяются среди представителей целой группы людей, так что один обладает мудростью, другой — еще одним качеством, третий — еще одним, четвертый — еще одним, пятый — еще одним, шестой — еще одним, то в случае, если все они договорятся между собой, они все будут добродетельными главами. Если когда-нибудь случится так, что в руководстве будет отсутствовать мудрость, то, пусть если оно и удовлетворяет всем остальным условиям, добродетельный город останется без государя, и глава, управляющий городом, не будет уже в этом случае государем, а городу самому будет угрожать гибель. И если не найдется какого-нибудь мудреца, которого можно было бы приставить к этому главе, город через некоторое время неминуемо погибнет. Глава XXIX О городах, противоположных добродетельному городу Добродетельный город противоположен невежественному городу, городу безнравственному, городу обмена и заблудшему городу. Равным образом ему противоположны и отдельные люди — представители этих городов. Невежественным городом является тот, жители которого никогда не знали счастья и им и в голову никогда не приходило к нему стремиться. Они никогда его не ведали и никогда в него не верили. Что касается благ, то они знают лишь те из них, которые только по видимости слывут в мнениях людей за блага, и которые лишь в мнении людей выступают как цели жизни, — таковы телесное здоровье, богатство, наслаждения, свобода предаваться своим страстям, почести и величие. Каждое из этих благ является уже счастьем в глазах всех жителей невежественного города. Величайшее же и полное счастье состоит в соединении всех этих благ. А благам этим противолежат несчастья — такие, как болезни тела, бедность, отсутствие наслаждений, невозможность следовать своим страстям и отсутствие почестей. Невежественный город подразделяется на несколько городов. Город необходимости — это такой город, жители которого стремятся ограничиться лишь необходимыми вещами, т. е. теми, которые нужно телу для его существования — едой, питьем, одеждой, жилищем, половыми сношениями и помощью друг другу в достижении этого. Город обмена — тот, жители которого стремятся помогать друг другу для достижения зажиточности и богатства, но не как средства для достижения чего-то другого, а как цели всей жизни. Город низости и несчастья — это тот город, жители которого стремятся к наслаждениям — в еде, питье, половых сношениях, короче — они стремятся к такому наслаждению, которое действовало бы на чувства и воображение, стремятся возбудить веселье и утешаться забавами во всех их видах и проявлениях. Честолюбивый город — это такой город, обитатели которого стремятся помогать друг другу с тем, чтобы их почитали, восхваляли, чтобы о них говорили и чтобы их знали другие народы, чтобы их прославляли и возвеличивали словом и делом, чтобы они выступали в великолепии и блеске — либо в глазах чужих, либо друг перед другом, — и все это в меру того, насколько они стремятся к этому или насколько им удается этого достигнуть. Город властолюбивый — это такой город, жители которого стремятся к тому, чтобы другие покорялись им, а сами они не покорялись никому; их усилия направлены на достижение той радости, которую доставляет им только победа. Город сластолюбивый — это такой город, жители которого стремятся к тому, чтобы каждый из них свободно мог делать то, что он хочет, ничем не сдерживая свою страсть. Повелители невежественных городов подобны самим этим городам. Каждый из них ведет дела управляемого им города так, чтобы добиться удовлетворения собственных страстей и наклонностей. Занятия жителей невежественных городов, которые могут быть рассмотрены как цели их жизни, составляет все то, что мы перечислили выше. Безнравственный же город — это такой город, взгляды которого относятся к добродетельным и который знает счастье, аллаха, великого и всемогущего, вторичные образования, деятельный разум и вообще все то, что могут знать жители добродетельного города и во что они верят; но действия жителей этого города являются теми же, что и действия жителей невежественных городов. Переменчивый город — это такой город, воззрения и действия которого были в прежние времена теми же, что и воззрения и действия добродетельного города, но который впоследствии переменился: в него проникли иные идеи и действия его стали совсем другими. Заблудший город — это тот, который полагает, что счастье будет после этой жизни. Но представления его изменились, и он имеет теперь об аллахе, великом и всемогущем, о вторичных образованиях и о деятельном разуме настолько порочные представления, что таковые не могут ни служить основой для благочестия, ни быть приняты как подобия и образы всех этих вещей. Первый глава этого города относится к тем, кто выдает себя за просветленного свыше, не будучи таковым в действительности, и использует для этого подлог, обман и высокомерие. Повелители этих городов противоположны повелителям городов добродетельных; управление одних совершенно противоположно управлению других; то же относится и ко всем другим их обитателям. Повелители добродетельных городов, следующие друг эа другом во времени, представляют собой как бы единую душу и как бы единого вечного государя. Равным образом, если случится так, что в одно и то же время будут существовать несколько добродетельных государей в одном или многих городах, то все они вместе будут являть собой как бы единого государя, а их души — как бы единую душу. Так же обстоит дело с жителями города всех прочих степеней: живя в разные времена и следуя друг за другом, они все образуют как бы единую вечно пребывающую душу. Равным образом, если в одно и то же время оказывается несколько человек одной и той же степени в одном или многих городах, то их души будут составлять как бы единую душу, независимо от того, будут ли эти люди по своим степеням относиться к тем, кто главенствует, или к тем, кто обслуживает. Одни объекты знания и деятельности жителей добродетельного города являются общими, а другие лишь людям определенных степеней. Каждый из них достигает предела счастья через посредство этих двух категорий вещей, а именно — того, что обще ему со всеми другими жителями города, и того, что свойственно только тем, кто относится к одной с ним степени. Если каждый из них выполнит все эти действия, то от деяний своих он обретет это состояние душевной благости и добродетели. Чем дольше он будет действовать таким образом, тем лучше, устойчивее и добродетельнее будет становиться состояние его души. Так же как в результате долгих старательных упражнений в искусстве письма человек обретает совершенство в этом искусстве и чем дольше он этим занимается, тем сильнее и совершеннее становится он в этом искусстве, причем мастерство его растет от постоянного повторения этих действий, возрастает наслаждение, проистекающее из этого душевного состояния, а сам человек с еще большей радостью и любовью занимается этим искусством. Так обстоит дело с теми действиями, посредством которых обретается счастье: чем они больше и чаще выполняются и чем больше упорства проявляет в них человек, тем сильнее, добродетельнее и совершеннее делают они душу, предназначенную для счастья, — так что она, все более и более совершенствуясь, оказывается не нуждающейся в материи и свободной от нее, и душа эта не разрушается вместе с материей и не нуждается в ней для своего существования. Когда душа отделяется от материи, не обретая при этом другой телесной формы, она освобождается от акциденций, возникающих тем или иным образом в телах как таковых, так что о душе нельзя уже более говорить, что она движется или покоится — в данном случае уже следует применять к ней лишь такие высказывания, которые соответствуют тому, что не является телом. Все то, что в человеческом уме служит описанию тел, поскольку они суть тела, должно быть отрицаемо по отношению к душам. отделенным от материи. Понять же и представить себе такое состояние души — дело очень трудное и непривычное. Точно так же, отделяясь от тел, души освобождаются от всего того, что с ними было связано и что в них привходило ранее. Так как в этих, отделившихся от материи, душах были души, находившиеся в различных материях, и так как было ясно, что состояния души зависят — у одних в большей, у других в меньшей степени — от темперамента тела и что всякое состояние души определяется темпераментом того тела, в котором эта душа находится, то неизбежно следует, что состояние души должно изменяться с изменением тела, в котором она находится. Поскольку же изменчивость тел безгранична, то и изменчивость душ также безгранична. Глава XXX О соединении душ друг с другом Когда одно поколение людей умирает, их тела уничтожаются, а души их, освобожденные от тела, достигают счастья, другие люди той же ступени следуют им, занимают их место и делают то же, что и они. Когда же и эти люди умирают, души их достигают той же степени счастья, что и их предшественницы, и каждая из них соединяется с подобной себе по виду, количеству и качеству. Поскольку они бестелесны, их соединение не вызывает, как бы велико оно ни было, никакого взаимного пространственного стеснения; происходит это потому, что они вообще не занимают никакого места, и то, как они встречаются и соединяются друг с другом, не подобно тому, как это происходит с телами. Чем более умножаются подобные между собой сепаратные души, соединяясь друг с другом так, как интеллигибельное соединяется с интеллигибельным, тем большей силы достигает наслаждение каждой из них. Каждый раз, как к ним присоединяются последующие души, наслаждение последних возрастает от встречи с душами предшествующими, а наслаждение предшествующих возрастает также от соединения с последующими, ибо каждая из них. познавая свою сущность, познает также многократно сущности душ ей подобных. Ее разумная сила качественно возрастает, и возрастание числа того, что здесь встречается, оказывается подобным росту мастерства писца в искусстве писания в результате долгих его упражнений. Присоединение одного к другому при возрастании силы каждого из них здесь занимает то же место, что и последовательность действий писца, которая делает его искусство еще более сильным и совершенным. Так как души присоединяются друг к другу до бесконечности, силы и наслаждения каждой из них с течением времени также беспредельно возрастают. Так же точно обстояло дело с каждым из ушедших поколений. Глава XXXI О категориях искусств и счастья Различные категории счастья превосходят одна другую по трем признакам: по виду, по количеству и по качеству, что подобно тому, как превосходят друг друга приводимые ниже категории искусств. Превосходство одних искусств над другими состоит в принадлежности их к различным видам и в превосходстве одного из них над другим — таковы, например, ткачество, изготовление полотна, изготовление благовоний, искусство подметания, танцевальное искусство и искусство правоведения, таковы также медицина и риторика. Вот каким образом искусства различных видов превосходят одно другое. Представители искусств, относящихся к одному виду, могут различаться между собой с количественной стороны. Так, из двух писцов один может обладать большей широтой знаний в искусстве писания, а другой — меньшей. Что касается данного искусства, то оно, например, образуется из соединения определенных познаний в языке, риторике. каллиграфии и арифметике. Один из них может, например, иметь хорошую каллиграфию и обладать определенными познаниями в риторике, другой — иметь познания в языке, в некоторых элементах риторики и каллиграфии, а третий — обладать познаниями во всех этих четырех искусствах. Превосходство по качеству таково, как если бы из двух писцов, освоивших одни и те же элементы искусства писания, один был более сильным и сведущим в освоенной области, чем другой. Таково превосходство по качеству. По тем же признакам превосходят друг друга и категории счастья. Что касается жителей прочих городов, то деяния их, будучи сами дурными, и их душам придают дурные состояния. Подобно этому, когда действия, относящиеся к искусству писания, дурны и не соответствуют природе этого искусства, они сообщают человеку худшую, дурную и несовершенную манеру письма, и чем больше повторяются эти действия, тем более несовершенным становится его искусство. Подобным же образом дурные действия жителей прочих городов придают их душам дурные, несовершенные состояния, и чем больше кто- нибудь из них упорствует в этих действиях, тем более несовершенным становится его душевное состояние, так что души их становятся больными. Вот почему они могут находить удовольствие в тех душевных состояниях, которые обретаются ими благодаря этим действиям. Вот так же люди, страдающие от телесных недугов (например, многие из тех, кто страдает от лихорадки) в результате нарушения темперамента считают приятной ту пищу, которая по своей природе не может доставлять никакого удовольствия, и, наоборот, плохо едят такие лакомства, которые по природе своей должны доставлять удовольствие. Точно так же и люди с больной душой, благодаря своему воображению, нарушенному желаниями и обычаями, находят удовольствие в дурных положениях и действиях, страдая при этом от вещей прекрасных и добродетельных или же вовсе не представляя их себе. Как среди больных бывают такие, которые ничего не знают о своей болезни, и такие, которые, полагая, что они совершенно здоровы, настолько твердо уверяются в этом, что не внемлют словам лекаря,— так же и среди людей с больной душой бывают такие, которые ничего не знают о своей болезни и, считая себя добродетельными и здоровыми душой, совершенно не внемлют словам руководителя, учителя или наставника. Глава XXXII О жителях этих городов Что касается жителей невежественных городов, то их души остаются несовершенными и необходимо нуждающимися для своего существования в материи, так как в них не было запечатлено с помощью первых понятий никакой истины. Когда материя, благодаря которой они существуют, уничтожается, силы, природа которых такова, что благодаря им существовало то, что уничтожилось, уничтожаются, а те силы, природа которых такова, что благодаря им существует то, что осталось, остаются. Когда же и эта оставшаяся часть разрушается и, разлагаясь, образует какую-то другую вещь, тогда то, что остается, становится некоторой формой для той вещи, которая образована разложением оставшейся материи. После этого каждый раз, как такой вещи случается разлагаться и образовывать какую-либо другую вещь, то, что остается, становится некоторой формой для того, что образовывается разложением, и так происходит до тех пор, пока вещь не разложится на элементы, и тогда последний остаток становится фор- мой элементов. То, что образуется после этого, будет зависеть от того, что образуется из этих частей элементов, которыми закончилось разложение материи. Так что если этим частям случится смешаться таким образом, что из этого смешения получится человек, то тогда таковые обретут форму человека. Если же им случится смешаться таким образом, что из этого смешения получится другой вид животного или не-животное, то таковые примут форму того или другого. Таковыми являются существа, гибнущие и переходящие в ничто — такие, как скот, хищники, змеи. Что же касается жителей добродетельного города, то те душевные состояния, которые они приобрели благодаря взглядам своих предков, освобождают их души от материи. Скверные же душевные состояния, приобретенные ими из дурных поступков, сочетаясь с первыми состояниями, смущают эти первые состояния и противятся им, и вследствие противления последних первым душа испытывает великое мучение. Первые свойства также противятся последним, отчего душа также испытывает великое мучение, и в результате оказывается, что душа испытывает сразу две великие муки. Эти душевные состояния, приобретаемые в результате действий жителей невежественных городов, причиняют в действительности великую муку разумной части души; но разумная часть не замечает этой муки, будучи занята тем, что доставляют ей чувства. Отвлекаясь же от чувств, разумная часть замечает муку, наносимую ей этими состояниями, и тогда она освобождает душу от материи, отвлекая ее от чувств и всех вещей, поступающих извне. Как опечаленный чем-либо человек не страдает от своих печалей и не замечает их, когда он занят тем, что доставляют ему чувства, пока, отвлекшись от чувств, он вновь не будет охвачен своей печалью; как больной, будучи занят какими-либо вещами, либо мало страдает от приносимых ему недугом мучений, либо не замечает их до тех пор, пока, отвлекшись от занимавших его вещей, он вновь не почувствует страдание, — так и разумная часть души — пока она занята тем, что доставляют ей чувства, она не замечает того мучения, с которым сопряжены дурные состояния, но это продолжается до тех пор, пока она, полностью отвлекшись от чувств, не станет замечать этого мучения, пока для нее не обнаружится мучительность этих состояний. И тогда эта разумная часть души будет вечно испытывать великие мучения. Если мучению этому подвергнется кто-нибудь, занимающий определенную ступень в этом городе, мучения каждого из жителей увеличатся вместе с мучениями его сотоварища, и так как это следование душ одна за другой и присоединение их бесконечно, то равным образом бесконечны и мучения их на протяжении веков; в этом и состоит несчастье в противоположность счастью. Что касается жителей заблудших городов, то тот, кто сбил их с пути и увел от счастья, хотя оно было ему известно, во имя одной из целей жителей невежественных городов, принадлежит к жителям безнравственных городов; следовательно, несчастным здесь является он один, но отнюдь не жители данного города. Что же касается самих жителей, то они погибают и распадаются подобно тому, как это происходит с жителями невежественных городов. Что касается жителей переменчивых городов, то если тот, кто изменил их положение и увел от счастья, является одним из жителей безнравственных городов, он один и будет несчастным, тогда как остальные также погибнут и распадутся подобно жителям невежественных городов. Так происходит с каждым, кто уводит других от счастья по оплошности или ошибке. Что же касается тех жителей добродетельного города, которые должны были вынужденно, не по своей воле совершать действия жителей невежественного города, то, если вынужденный совершать все это сам страдает от своих поступков, он не приобретает от своих вынужденных действий того душевного состояния, которое противоположно добродетельным состояниям и которое поколебало бы его положение и низвело бы его на ступень, занимаемую жителями безнравственных городов. Вот почему вынужденные действия его не причинят ему никакого вреда. Однако, это может случиться с человеком лишь в том случае, если он находится под властью кого-либо из жителей городов, противоположных городу добродетели, или вынужден жить в местах, населенных противоположными ему людьми. Глава XXXIII О вещах, общих для жителей добродетельного города Общими вещами, кои надлежит знать всем жителям добродетельного города, являются следующие. Во-первых. они должны знать Первопричину и все его атрибуты; затем — вещи, существующие отдельно от материи, и свойственные каждой из них атрибуты, а также — занимаемые ими ступени вплоть до деятельного разума и деятельность каждой из них; далее, они должны знать небесные субстанции и свойственные каждой из них атрибуты; далее — природные тела, расположенные ниже этих субстанций, и то, как они образуются и разрушаются, а также то, что все происходящее в них делается совершенно, законченно, заботливо, справедливо и мудро и что во всем этом нет никаких упущений, недостатков или какой бы то ни было несправедливости; затем, они должны знать о происхождении человека, о том, как возникают способности души и о том, как деятельный разум проливает на нее свет, образуя в ней первые понятия, а также волю и свободу выбора; далее, они должны знать первого главу и то, как совершается откровение; затем — тех глав, которые должны замещать первого главу при его отсутствии в тот или иной момент времени; далее, они должны знать о добродетельном городе, о его жителях и о том счастье, которого достигают их души; они должны знать о противоположных ему городах и о том, что становится с душами их жителей после смерти — о том, что одних из них ждет несчастье, а других — небытие; далее, они должны знать о добродетельных народах и о народах, им противоположных. Все эти вещи познаются одним из двух следующих способов: либо они запечатлеваются в их душах в том виде, в каком они существуют в действительности, либо же они запечатлеваются в душах по аналогии или подражанию, что получается в тех случаях, когда в этих душах возникают такие образы вещей, которые подражают самим вещам. Так, в добродетельном городе их познают мудрецы посредством доказательств и собственной интуиции; те, кто следует за мудрецами, веря и доверяя им, познают эти вещи такими, как их видят мудрецы; остальные познают их посредством подражательных представлений, так как их умы от природы или по привычке лишены способности понимать эти вещи так, как они существуют в действительности. Как те, так и другие вещи становятся объектами знания, однако, те знания, которые имеются у мудрецов, безусловно, суть наилучшие знания. Среди тех, кто познает вещи посредством подражательных представлений, одни познают их, с помощью представлений, близких к самому объекту, другие — с помощью представлений, несколько далеких от объекта, третьи — с помощью представлений, еще более далеких от объекта, а четвертые — посредством представлений, очень далеких от объекта. У каждого народа и у жителей каждого города эти вещи воспроизводятся посредством представлений, наиболее им известных. Наиболее же известные представления у каждого народа могут различаться либо в большинстве своем, либо частично, так что для одного народа они могут воспроизводить вещи иными, чем для другого. Вот почему у различных добродетельных городов и добродетельных народов могут быть различные религии, хотя все они верят в одно и то же счастье и стремятся к одним и тем же целям. Когда эти общие вещи познаны посредством соответствующих им доказательств, относительно них не может быть никакого спора — ни спора, основывающегося на лжемудрствовании, ни спора, основывающегося на непонимании предмета, так как у спорящего тогда было бы не знание истинной природы предмета самого по себе, но ложное понятие о нем. Когда же эти общие вещи познаны посредством подражательных представлений, в этих последних могут оказаться спорные вещи, причем в одних подражательных представлениях таковых может быть меньше, в других — больше, в одних они могут быть более очевидными, в других — более скрытыми. Среди тех, кто познает вещи посредством подражательных представлений, могут встретиться такие, которые, обнаружив спорные пункты, останавливаются на них. Таковые бывают нескольких категорий. Те, кто нуждается в руководстве. Когда что-либо, по мнению кого-нибудь из них, оказывается ложным, он возвышается до другого представления, более близкого к истине и не могущего стать предметом для подобного спора. Если он этим удовлетворяется, то он останавливается на этом, но если такое представление ему кажется также ошибочным, он поднимается еще выше. Если же он удов летворяется, то он останавливается на этом. И всякийъ раз, как какое-либо представление на данной ступени оказывается, по его мнению, ошибочным, он поднимается на более высокую ступень. Если же все представления кажутся ему ложными, то это значит, что он обладает даром постигать истину... К другой категории относятся те, кто следует некоторым целям невежественных городов, — таким, как почести, достаток, наслаждение богатством и тому подобное. Увидев, что законы добродетельного города запрещают их, они обращаются к воззрениям добродетельного города с тем, чтобы извратить их все, будут ли они воспроизведениями истины или тем, что причастно к истине самой по себе. Воспроизведения же эти могут быть извращены двояким образом: во- первых, через те пункты, которые могут служить предметом спора, а во-вторых, посредством лжемудрствования и обмана. Сама же истина может быть извращена лишь посредством лжемудрствования и обмана. Все это делается для того, чтобы ничто не мешало этим людям достигнуть их невежественной и безобразной цели, и таковые не должны становиться членами добродетельного городского объединения. Еще одна категория включает в себя тех, кому все представления кажутся ложными вследствие содержащихся в них спорных моментов, а также вследствие того, что по плохой сообразительности своей, они не могут разобраться в том, какие из этих представлений содержат в себе истину, считая ложными те представления, которые не содержат в себе абсолютно ничего спорного. Когда же эти люди, возвысившись, приближаются к истине с целью познать ее, по плохой сообразительности своей они отклоняются от нее и воображают себе истину иной, чем она есть на самом деле, полагая при этом, будто та мнимая истина, которую они представили себе, как раз и является истиной. Если же их представление покажется им ложным, они начинают думать, будто ложной является представленная таким образом истина, а не то, что было понято ими. Отсюда они приходят к тому выводу, что не существует вообще никакой истины и что всякий, кто мнит себя достигшим истины, лишь занимается самообольщением, а тот, о котором говорят, что он ведет к истине, является лишь лгуном и обманщиком, добивающимся речами своими главенства или еще чего-нибудь в этом роде. В результате всего этого одни из подобных людей приходят в замешательство, а другим,— подобно тому, как это происходит с людьми, разглядывающими предметы издалека или видящими что-либо во сне, — кажется, что истина существует, но она далека от постижения ее человеком в силу причин, которые, согласно их взглядам, недоступны его рассудку. Стремясь извратить то, что ими постигнуто, и не считая постигнутое истиной, они полагают, что постигли, наконец, истину. Глава XXXIV О взглядах жителей невежественных и заблудших городов Города бывают невежественными или заблудшими в тех случаях, когда их верования основаны на некоторых старых порочных взглядах. Некоторые, например, говорят так: мы видим, как некоторые существа противоположны друг другу и как каждое из них стремится к уничтожению другого существа. Каждое из них, как мы видим, получает вместе со своим существованием нечто такое, благодаря чему оно сохраняет это существование от уничтожения, и нечто такое, посредством чего оно защищает себя от действия противоположного ему существа и спасает от него свой род, а затем — нечто такое, посредством чего оно уничтожает противоположное ему существо и образует из него тело, подобное себе по виду, и, наконец, — нечто такое, благодаря чему оно способно, используя прочие вещи, обеспечить себе лучшее и постоянное существование. Многие из этих существ наделены тем, что позволяет им преодолевать все, что им противодействует. Так обстоит дело с любым существом по отношению к его противоположности и ко всем прочим существам, так что нам кажется, будто каждое существо одно только и предназначено для достижения лучшего существования, будто именно для этой цели оно было наделено всем, что необходимо для уничтожения того, что ему вредит и не приносит пользы, и всем, что может быть использовано для обеспечения наилучшего существования. Мы видим множество животных, набрасывающихся на множество других животных и желающих нанести им вред и уничтожить их, не извлекая для себя из этого никакой видимой пользы, словно каждое из них по природе своей стремится к тому, чтобы в мире не было другого существа, кроме него самого, или как будто существование всякого другого животного наносит ему ущерб, словно вредным для него является уже одно то, что это животное существует. Затем, если каждое из двух существ и не преследует этой цели, то оно, тем не менее, стремится поработить другое существо для своей выгоды; таковы отношения различных видов между собой, а во многих из них таковы же отношения и между всеми индивидами внутри одного и того же вида. Эти существа устроены так, что они борются и враждуют между собой, причем самое сильное из них по сравнению с остальными имеет наиболее законченное существование. Победители же всегда либо уничтожают друг друга, считая, по природе своей, что существование всякого другого существа представляет собой несовершенство и является вредным для его собственного существования, либо же используют и порабощают друг друга, считая, что любое другое существо существует именно для него. Полагают, что в происходящих вещах нет никакой системы; полагают, что степени существ не соблюдаются; полагают, что различные свойства появляются у каждого существа без того, чтобы оно их заслуживало, причем они не имеют вовсе собственного существования. Эти и другие подобные вещи проявляются в наблюдаемых нами и известных нам существах. Некоторые говорят также, что у существ именно такова их врожденная природа и что действия, совершаемые природными телами, по своей природе являются именно теми, которые должны совершаться животными, обладающими свободой выбора, по их выбору и воле, а разумными животными — соответственно их разумению. Поэтому они сочли, что города должны бороться и враждовать друг с другом, что города эти не имеют никаких степеней, что в них нет никакого порядка и что здесь нет такого, чтобы один кто-нибудь заслуживал большее право на почет или еще что-нибудь, чем кто-либо другой. Они сочли, что каждый человек должен один пользоваться всеми имеющимися у него благами и бороться против другого за все то, что ему полезно, и что самый счастливый человек есть тот, который одержал победу над всем тем, что ему враждебно. Все это приводит к возникновению в городах множества воззрений, свойственных невежественным городам. Так, некоторые полагают, что между людьми не существует вовсе никаких связей, естественных или произвольных, что каждый человек должен ущемлять интересы другого, что каждый должен чуждаться другого, что два человека могут объединяться не иначе, как по необходимости, и приходить к согласию не иначе, как по нужде, и что в случае объединения один человек всегда будет победителем, а другой — побежденным. Если что-либо внешнее толкает их к объединению и соглашению, то делать это они будут обязательно лишь постольку, поскольку в этом есть необходимость, и постольку, поскольку делать это их принуждает нечто именно внешнее. Как только это внешнее исчезнет, между ними обязательно установится отчужденность и они должны будут разойтись. Таков звериный взгляд из числа взглядов. принадлежащих человечеству. Другие же, установив, что изолированный человек не в силах удовлетворить все свои нужды, не имея помощников и пособников, из коих каждый брал бы на себя заботу об одной из этих нужд, высказываются в пользу объединения. Еще одни полагают, что это должно осуществиться через принуждение — так, чтобы нуждающийся в помощниках подчинил себе и поработил определенную группу людей с тем, чтобы затем с их помощью таким же образом подчинить себе и поработить другую группу людей. Такой помощник должен относиться к нему не как равный к равному, но как побежденный к победителю. Так, например, кто сильнее всех телом и вооружением, тот может подчинить себе кого-либо, а подчинив человека, он с его помощью может подчинить себе еще одного человека или группу людей, затем с помощью этих людей он может подчинить себе других — и в конце концов у него соберется определенное количество помощников, каждый из которых будет занимать определенную ступень; а как только их соберется у него в достаточном количестве, он может превратить их в орудия для исполнения своих прихотей. Другие полагают, что между людьми существуют определенная связь, привязанность и согласие, но они расходятся между собой в понимании того, что лежит в основе этой связи. Некоторые из них считают, что общность людей заключается в происхождении от единого предка, который выступает как то, что связывает этих людей и на чем основывается их объединение, согласие, привязанность и взаимопомощь ради того, чтобы победить других и не допустить, чтобы их победили другие. Раздоры и неприязнь происходят из различий в происхождении. Прямое происхождение от общего предка и близость к нему определяет связь, более прочную, а принадлежность к ветвям, более отдаленным, вызывает связи более слабые — вплоть до того, что они полностью исчезают и уступают место неприязни. В случае внешней необходимости, как, например, при внезапном бедствии, для борьбы с ним они объединяются не иначе, как в большие группы. Некоторые же считают, что основой этой связи является общность в родстве: мужчины одного племени вступают в браке женщинами другого племени, а мужчины этого последнего соединяются браком с женщинами первого племени — это и значит «породниться между собой». Некоторые полагают также, что связь определяется подчинением одному и тому же первому правителю, который первым объединил этих людей, организовал их, дав им тем самым возможность одержать победу и достичь одного из благ невежественного города. Некоторые думают, что основой связи являются клятва, союз и взаимный договор, которые определяют личный вклад каждого человека, его обязательство не выступать против остальных, не покидать их и выступать совместно с ними для того, чтобы добиться победы и не допустить того, чтобы над ними одержали победу. Некоторые считают, что основой связи являются сходство нравов, природных качеств и общность языка и что расхождение происходит из несходства этих черт. Этими чертами обладает каждый народ. Необходимо, чтобы ее представители избегали и чуждались представителей других народов, так как народы различаются между собой по этим трем признакам. Другие полагают, что основой связи является общность дома и вообще общность местожительства. Общность дома порождает связь, наиболее тесную; затем идут общность улицы, общность квартала — вот почему люди ищут утешения у своего соседа, ведь именно он разделяет вместе с ними ту же улицу или тот же квартал,— затем — общность города и общность той местности, где расположен город. Имеются здесь также еще некоторые вещи, которые, как полагают, должны определять частичную связь между небольшим объединением и небольшой группой и между парой таких объединений и групп — такие, как продолжительное пребывание вместе, общность употребляемой еды и питья, общность ремесел, общность нагрянувшего бедствия — особенно, когда, будучи вместе, люди испытывают бедствие одного и того же вида — и тогда одни из них служат утешением для других,— общность какого-либо удовольствия, а также общность такого места, где никто не обеспечен от того, чтобы каждому из них мог понадобиться другой, — как, например, при совместном путешествии. Говорят: Когда группы различаются между собой одной из этих связей, тогда, — будет ли это различие иметь место между двумя какими-нибудь племенами, городами, союзниками или народами, — они будут различаться между собой таким же образом, каким один индивид отличается от другого индивида, ибо нет никакой разницы между тем, как отличается один человек от другого человека, и тем, как отличается одна группа людей от другой группы. Все равно они неизбежно будут бороться и враждовать друг с другом, причем целями этой борьбы будут безопасность, честь, благосостояние, удовольствия и все то, что может послужить средством для достижения перечисленных целей. Каждая группа будет неизбежно стараться лишить другую группу всех указанных благ и присвоить их себе. Таково же будет и стремление каждого отдельного индивида по отношению к другому индивиду. Та группа, которая лишит другую группу перечисленных благ, будет блаженным и счастливым победителем. Свойства эти коренятся в самой природе как каждого отдельного человека, так и каждой группы людей; они вытекают из самого естества природных существ. А все, что коренится в природе, то справедливо, и справедливость, следовательно, состоит в борьбе, она заключается в том, чтобы определенная группа покоряла все группы, какие ей только ни попадутся. Что же касается покоренного, то в результате своего поражения он получает ущерб либо для своего телесного благосостояния или даже гибнет и уничтожается, и тогда существование свое продолжает один только победитель, — либо для своей чести, и тогда он остается униженным и порабощенным, используемым в качестве раба победившей его группой, и он будет делать только то, что будет больше всего способствовать как достижению победителем того блага, ради которого он боролся, так и продлению его жизни. Значит, и порабощение побежденного победителем также является справедливым; и исполнение побежденным всего того, что наиболее полезно победителю, равным образом является справедливым. Значит, все это — природная справедливость, а таковая как раз и является добродетелью. Следовательно, все эти действия суть действия добродетельные, и когда победившая группа получает завоеванные блага, необходимо, чтобы наибольшая часть этих благ была отдана тому, кто больше всех сделал для их завоевания, а наименьшая досталась тому, кто сделал для этого меньше всех. Если в результате победы у побежденного была отнята честь, то наибольшая доля ее достанется тому, кто сделал больше всех для этой победы; если же это — богатства, он также получит наибольшую часть, — и так обстоит дело со всеми прочими благами. Это, по их мнению, тоже есть естественнай справедливость. Говорят: Что касается всего другого, что называют справедливостью, например, в купле и продаже, возвращении долга, в том, чтобы ни на кого не гневаться, никого не притеснять и тому подобное, то тот, кто поступает таким образом, делает это прежде всего из страха, слабости или будучи принужден к этому внешней необходимостью. Подобное будет иметь место тогда, когда две стороны, представляя собой как бы двух равных по силе индивидов или две равные по силе группы, будут поочередно одолевать друг друга. Когда все это затянется на долгое время, каждая из этих сторон, отведав оба состояния, окажется в невыносимом состоянии, и тогда они объединятся и поделятся между собой, уступив каждая другой некоторую часть тех благ, из-за которых они боролись. Блага эти от этого свойств своих не потеряют, а стороны условятся, что ни одна из них никогда нс будет предъявлять перед другой претензий на то, чем она обладает, кроме как на определенных условиях, о которых обе эти стороны и договариваются. Из всего этого рождаются условия, устанавливаемые для купли и продажи, возникают взаимопочитание, взаимоутешение и прочие явления того же рода. Подобное имеет место в том случае, когда один человек оказывается слабее другого или испытывает перед ним страх. Пока в отношении друг к другу люди находятся в упомянутом положении, они обязательно должны объединиться, но как только один из них оказывается сильнее другого, он неизбежно должен нарушить договор и постараться подчинить себе этого другого. Или же бывает так, что двое сталкиваются с чем-то для них внешним, чему они могут противодействовать лишь путем совместных действий и при том условии, если они оставят взаимные распри, и тогда они начинают действовать сообща — до тех пор, пока это внешнее продолжает существовать. Может случиться и так, что каждый из них, будучи озабочен тем, чтобы добыть некую вещь, приходит к тому мнению, что цели своей он может достичь лишь с помощью другого и через совместные с ним действия. В последнем случае они оба оставляют на это время взаимные распри и начинают оказывать друг другу помощь. Когда же в результате указанных причин различия между ними сглаживаются и когда, по прошествии с этого момента определенного периода времени, подрастают те, кому неизвестно, с чего все это началось, то эти последние считают, что существующий ныне порядок вещей и есть сама справедливость — им и невдомек, что в начале всего этого были страх и слабость. Пользуясь всем этим, они будут испытывать гордость, а между тем тот, кто пользуется этими вещами, либо слишком слаб, либо боится взять что-либо у другого — подобно тому, как это бывает с человеком, испытывающим желание сделать то же, что и другой. Глава XXXVI О смирении Что касается смирения, то оно заключается в признании того, что некое божество правит миром и что духовные лица руководят и управляют всеми такими действиями, как теми, что служат прославлению божества, молитвами, восхвалением и освящением; если человек исполняет эти обряды и отказывается от многих благ, являющихся предметом желания в этой жизни, и если он твердо придерживается всего этого, то ему возместят за все это и воздадут великими благами, коих он достигнет после смерти. Если же он не придерживается ни одного из этих обрядов и пользуется благами в течение своей дольной жизни, он будет наказан за это после своей смерти великими бедами, кои настигнут его в потусторонней жизни. Все это — хитрости и козни против одной группы и в пользу другой. Все это — хитрости и ловушки, которые использует тот, кто неспособен бороться за эти блага открыто и честно, козни, к которым прибегает тот, кто не имеет силы захватить эти блага собственными руками и силой своего оружия, без притворства и чужой помощи, чтобы запугать других и вынудить их оставить все эти блага или некоторые из них, дабы ими овладели другие; так поступает тот, кто бессилен бороться за то, чтобы захватить и отвоевать их для себя. Таким образом, того, кто придерживается этих обрядов, будут принимать за пренебрегающего земными благами; о нем будут думать хорошо и на него будут полагаться. Его не будут ни опасаться, ни остерегаться, ни подозревать в чем-либо. Напротив того — он скроет свои замыслы и поведение свое будет расписывать как божественное. Таким образом, он будет иметь внешность и образ человека, который вовсе не ищет для себя всех этих благ; по этой причине его будут почитать, возвеличивать и искать его расположения путем доставления ему иных благ. Люди будут покорны ему, они полюбят его и не будут осуждать его, если он будет во всем следовать своим страстям; более того, все будут находить прекрасным любой безобразный поступок, какой только он ни совершит. Так он завоюет у всех почет, главенство, богатства, удовольствия и получит все блага. Конечно, все эти обряды были введены именно с этой целью. Как охота на хищных зверей ведется либо путем открытой борьбы и нападений, либо с помощью хитростей н ловушек, так же и захват этих благ может производиться либо посредством открытого требования, либо с помощью обмана. Человек нападает, но делает вид, будто цель его — иная, чем та, которую он действительно преследует; его не будут опасаться, остерегаться и ему не будут противодействовать, и он легко таким образом достигнет своей цели. Когда человек придерживается этих обрядов и проявляет при этом большую настойчивость, делает он это с тем, чтобы добиться определенных вещей, ради которых все это и было создано. Принимает он эти обряды лишь для видимости — с тем, чтобы завоевать одно какое- либо благо или все эти блага, — и он будет желанным для людей, и те будут считать его все более и более правдивым, мудрым, знающим и ученым; его будут почитать, уважать и возвеличивать. Но когда он совершает эти обряды ради самих же обрядов, а не для того, чтобы посредством них получить эти блага, тогда он оказывается в глазах людей впавшим в ошибку, введенным в заблужденье, злодеем, глупцом, безумцем, несчастным, ничтожным, бессильным — он окажется предметом всеобщего осуждения. Однако, многие будут в насмешку высказывать ему похвалы, другие окажут ему поддержку в своих собственных интересах, дабы он не оспаривал каких-либо благ, но оставил бы их, чтобы последние были в обилии для них и для других. Третьи будут хвалить его поведение и образ действий из страха, чтобы люди, не признающие это поведение, не лишили бы их того, чем они владеют. Четвертые будут хвалить и считать его счастливчиком только потому, что сами заблуждаются так же, как и он. Эти и подобные этим взгляды суть взгляды жителей невежественных городов, и разделяются они многими людьми в отношении того, что они наблюдают в различных существах. Когда на их долю выпадают блага, ради которых они боролись, нужно, чтобы эти блага были сохранены, удержаны, увеличены и умножены, и если этого не сделать, они исчерпаются. Некоторые полагают, что все они всегда и всюду должны стараться победить других, и каждый раз, как они победят одну группу людей, они обращаются против другой. Иные полагают, что блага эти следует вытягивать друг у друга или у посторонних людей, и они сохраняют и увеличивают эти блага, либо приобретая их друг у друга — посредством купли, продажи, обмена и тому подобного,— либо у посторонних лиц — посредством борьбы. Иные же думают увеличивать эти блага с помощью обоих этих средств сразу. Некоторые еще считают, что для достижения этих благ людям следует разделиться на две части: одна часть будет добывать их посредством сделок в своей среде, другая — посредством отвоевывания их у других. Они будут, таким образом, разделены на две группы, каждая из которых будет иметь свой особый способ добывания благ: одна будет использовать борьбу, другая — добровольные сделки. Некоторые из них полагают, что группа, осуществляющая сделки, должна состоять из женщин, а группа, осуществляющая борьбу,— из мужчин. Причем, если кто-нибудь оказывается слишком слабым для ведения борьбы, то такого включают в группу, осуществляющую сделки. Если же кто-нибудь не подходит ни для того, ни для другого занятия, то такой человек должен рассматриваться как лишний. Некоторые полагают, что группа, осуществляющая сделки, должна состоять из других людей, не из тех, кто борется, и что именно представителям этой группы надлежит взять на себя — вследствие их характера — задачу по сохранению, преумножению и увеличению завоеванных благ. Иные полагают, что у существ может иметь место лишь борьба между различными видами; что же касается существ, входящих в один и тот же вид, то по отношению к ним вид выступает как то, что их связывает, почему последние и должны поддерживать между собою мир. По отношению же к людям связующим началом выступает человечность, и людям, поскольку они принадлежат к роду человеческому, надлежит поддерживать между собою мир. После этого они отвоюют у прочих видов все, чем они могут воспользоваться, оставив то, что не принесет им никакой пользы. Если же среди бесполезного окажется и вредное, то последнее непременно будет уничтожено, а безвредное будет оставлено. Поэтому они и говорят: Если дело обстоит именно таким образом, то те блага, которые могут быть приобретены людьми друг у друга, должны приобретаться посредством добровольных сделок, а те блага, которые люди могут приобрести и использовать, лишь взяв их у существ другого вида, должны приобретаться посредством борьбы, поскольку существа прочих видов не обладают разумом и потому не способны к совершению добровольных сделок. Они говорят: Вот что естественно для человека, а что же касается воинственного человека, то таковой — постольку, поскольку он воинственен — чужд человеческой природе. Поэтому, если на земле должны будут существовать народы или группы, лишенные свойственной человеку природы и стремящиеся завоевать у других прупп принадлежащие им блага, то те народы и те группы, которые обладают этой природой, вынуждены будут прибегать к помощи особых групп людей, выделенных специально для того, чтобы давать отпор упомянутым группам, если те будут совершать на них нападения, и отвоевывать у них блага, если последние были завоеваны ими у них раньше. Таким образом, каждая группа будет иметь в себе две силы: одну для борьбы и защиты, другую — для совершения сделок. Однако та сила, посредством которой защищаются, не является такой принадлежностью данной группы, которую она может использовать произвольно — к силе этой она может прибегать лишь вынужденно, при наличии какой-либо внешней угрозы. Одни и другие думают различно: первые полагают, что мирные отношения не являются тем, что привходит извне, а последние полагают, что борьба не является тем, что привходит извне. Отсюда и происходит этот взгляд, принадлежащий жителям мирных городов. Глава XXXVII О невежественных городах Среди невежественных городов бывают города необходимости, обмена, падшие города, города честолюбивых и сластолюбивые. Жители этих городов, исключая жителей сластолюбивого города, озабочены целями одного и того же рода. Что же касается жителей сластолюбивого города, то они имеют большое число забот: в этом городе встречаются заботы всех невежественных городов. Чтс касается борьбы и защиты, к которым бывают вынуждены прибегать мирные города, то ими занимаются либо жители этих городов все вместе, либо только некоторые из них, так что жители этих городов оказываются разделенными на две группы: на группу, имеющую силу для борьбы и защиты, и на группу, такой силой не обладающую. Таким образом они сохраняют имеющиеся у них блага. Представители последней группы из числа жителей невежественных городов обладают здоровыми душами, тогда как представители первой группы имеют порочные души, ибо таковые полагают, что борьба является благом, причем в обоих своих проявлениях — как та, которая ведется открыто, так и та, которую ведут, прибегая к хитрости. Тот из них, кто может бороться открыто, поступает именно так, а тот, кто не может поступать таким образом, прибегает к вероломству, мошенничеству, лицемерию, подлогу и обману. Другие верят в то, что существуют счастье и совершенство, кои человек достигает после своей смерти, в другой жизни, и что существуют подлинные добродетели и добродетельные поступки, совершаемые людьми для того, чтобы достичь с их помощью счастья после своей смерти. Посмотрев на природные существа и увидев в них то, что они не могли отрицать или отвергать, они подумали, что если допустить, будто все природное таково, как оно представляет взору, тогда мнения жителей невежественного города оказались бы необходимыми. Поэтому они предпочли сказать, что природные существа, предстающие перед взором в таком-то виде, имеют иное существование, помимо того, которое наблюдается в настоящее время, и что это существование, которым они обладают в настоящий момент, не является для них естественным, но противоположно тому, которое является для них естественным. Нужно по воле своей ставить такие цели и действовать таким образом, чтобы уничтожить это существование и достичь таким путем того существования, которое как раз и представляет собой природное совершенство, ибо это видимое существование препятствует достижению совершенства, и если оно будет уничтожено, то тогда будет достигнуто совершенство. Другие находят, что существование существ есть то, которое реализовалось в настоящий момент, но другие вещи сочетались и перемешались с ними, испортив их, помешав им совершать их действия и придав многим из них чуждые им формы так, что в результате всего этого они приняли, например, не-человека за человека, а человека за не-человека и то, что является человеческим действием, они приняли за нечеловеческое действие, а нечеловеческое действие — за человеческое. Таким образом, теперь оказалось, что человек не делает того, что ему надлежит делать согласно его природе, и делает то, что согласно его природе делать ему не следует. Равным образом множество вещей стали считаться ими истинными, хотя они таковыми и не являются, а многие другие — невозможными, хотя они также не являются таковыми. Сторонники обоих упомянутых мнений полагают, что это видимое существование должно быть уничтожено с тем, чтобы получилось то существование. Человек является одним из природных существ, и существование, которым он обладает в настоящий момент, не является его естественным существование — последнее представляет собой не это существование, а другое — то существование, которым он обладает ныне, противоположно тому существованию и создает для него препятствие; то существование природным не является. Некоторые думают, что соединение души с телом не является естественным, что человек — это и есть душа, а присоединение тела к ней портит ее и искажает ее действия, что пороки исходят от души по причине соединенности ее с телом, что ее совершенство и добродетель состоят в том, чтобы освободиться от тела. В блаженстве своем она вовсе не нуждается в теле; также и для достижения блаженства она не нуждается ни в теле, ни в тех вещах, которые находятся вне тела — таких, как богатство, соседи, друзья, жители города: именно телесное существование вызывает потребность в гражданских обществах и прочих внешних вещах. Они и решили поэтому, что телесное существование должно быть отброшено. Другие же находят, что тело свойственно человеку по природе, и полагают, что по природе ему не свойственны именно аффекты души и что полная добродетель, посредством которой он достигает счастья, заключается в уничтожении и истреблении этих аффектов. Одни отнесли это ко всем аффектам — таким, как гнев, страсть и тому подобные,— ибо, по их мнению, именно таковые являются причиной предпочтения мнимых благ — таких, как почет, достаток и удовольствия; а предпочтение борьбы порождается гневом и силой, вызывающей гнев,— отсюда же возникают раздоры и отчужденность. Вот почему они и решили, что все эти аффекты должны быть уничтожены. Одни полагают, что это относится к страсти, гневу и другим подобного же рода аффектам и что добродетель и совершенство состоят в их уничтожении. Иные же полагают, что это относится к другим аффектам — таким, как ревность, скупость и им подобным. Вот почему, по мнению некоторых, то, что образует естественное существование, отличается от того существования, которым мы обладаем в настоящее время, и причина возникновения страсти, гнева и прочих аффектов души противоположна тому, что образует ее разумную часть. Вот почему некоторые — как, например, Эмпедокл — причиной того почли противоречие двух действующих начал; у других — как, например, у Парменида в его открыто высказанных взглядах, а также у прочих естествоиспытателей... Среди прочих взглядов, о которых мы можем судить по тому, что рассказывают о многих древних мыслителях, имеется и такой: «Умри по воле — будешь жить по природе». По их мнению, смерть бывает двоякой: смертью естественной и смертью по воле. Под смертью по воле они подразумевают уничтожение таких аффектов души, как страсть и гнев, а под смертью естественной — отделение души от тела. Под естественной же жизнью они понимают совершенство и счастье. Так обстоит дело по мнению тех, кто в таких аффектах души, как страсть и гнев, видит состояния, для человека противоестественные. Упомянутые нами воззрения древних мыслителей являются порочными — от них произошли взгляды, послужившие основой для распространения схизм во многих из заблудших городов. Иные, наблюдая те состояния природных существ, о которых мы говорили перед этим, и обнаружив, что существуют различные, противоположные друг другу существа и что последние то существуют, то не существуют,— увидев все то, о чем мы говорили выше, иные решили, что существа, являющиеся ныне объектом нашего чувственного и разумного восприятия, не имеют определенных субстанций. Равным образом, по их мнению, эти существа не имеют вовсе никакой присущей только им природы — так, чтобы субстанция какой-нибудь из них была этой и только этой, а не какой-либо другой природой. Но субстанция каждой из них, по их мнению, состоит из бесконечного множества вещей. Такое, например. можно сказать о человеке. То, что понимается под этим словом, есть нечто лишенное определенной субстанции Но субстанция человека и то, что понимается под этим, представляют собой бесконечное множество вещей. Однако, то, что мы чувственно воспринимаем теперь из его субстанции, есть именно данный объект чувственного восприятия, и то, что мы мыслим из нее, является именно тем, что утверждается нами как объект нашего теперешнего разумного восприятия, и вместе с тем совершенно не исключено, что все это — нечто другое, а не данное мыслимое и не данное чувственно воспринимаемое. И это относится к любой вещи: она не такова, как она существует в настоящее время, и субстанция ее не такова, как она представляется разуму по одному только своему названию — она и это и нечто иное, чего мы не воспринимаем ни чувствами, ни разумом, но что, будучи на месте той вещи, которая существует ныне, могло бы стать объектом как наших чувств, так и нашего разума. Однако то, что стало существующим, есть именно это, и если не говорят, что природа — природа того, что понимается под каждым словом — не является данным, вот сейчас мыслимым объектом, но цредставляет собой множество других вещей, и если говорят, что оно есть это, но что оно может быть и не этим, а чем-то нами не мыслимым, то никакой разницы здесь нет, ибо из всего возможного и допустимого, когда оно положено существующим, никак не может следовать невозможное. Так обстоит дело со всем тем, что, по-нашему, является единственно возможным или допустимым, хотя возможно, чт. е. и нечто другое. Но необходимость этого не та, какую мы получаем, производя умножение, когда, например, три, будучи помножено на три, дает существование девяти — субстанция его не такова: из этого может возникнуть какое-либо другое число, какая-нибудь другая — любая, какая случится — неисчисляемая вещь или еще что-нибудь такое, чего мы не воспринимаем ни чувствами своими, ни разумом; вполне возможно, что это будет какая-нибудь из бесчисленных чувственных и интеллигибельных вещей, еще не бывших объектом чувственного и разумного восприятия либо даже вовсе не существующих, чтобы быть воспринимаемыми чувствами и разумом. Таким же образом все то, что с необходимостью вытекает из данной вещи, следует не потому, что необходимым это делает ее субстанция, а потому, что так случилось, и потому, что некий деятель, внешний для данной вещи, произвел в ней другую вещь — либо в то время, когда эта вещь производилась, либо в один из моментов ее существования. Возникновение же вещи в данное время в том виде, в каком она существует, обязано либо случаю, либо тому, что некий деятель извне сотворил и то и другое. Было бы вполне возможным, если бы вместо того, что мы понимаем под словом «человек», возникла другая вещь, отличная от той, которую мы мыслим сейчас. Но этому деятелю из всех возможных для него вариантов было угодно выбрать именно это понятие, в результате чего наше чувственное восприятие и понимание человека стали именно такими, а не иными. Подобное воззрение относится к тому же роду, что и взгляды тех, по мнению которых противное и противоречащее тому, что мы мыслим в данный момент о какой-либо вещи, может быть как раз истинным. Однако нам случилось представить себе что истина и справедливость — это то, что мы считаем таковым в данный момент. То, что понимается под словом «человек», может быть чем-то другим, а не тем, что понимается под этим в данный момент — оно может представлять собой бесконечное множество вещей, — так что каждая из этих вещей представляет собой природу этой понимаемой сущности, и если таковые и образуют с данным, вот сейчас мыслимым объектом единую по числу вещь, то сам мыслимый сейчас объект не представляет собой вещи, единой по числу, а то, что мыслится под словом «человек», не является чем-то иным, как вот этим, в данный момент мыслимым объектом. Если эта сущность и не едина по числу, но, напротив того, множественна и обладает различными определениями, то слово «человек» употребляется по отношению к тому и другому в качестве общего имени. Однако, если было бы возможным, чтобы и то и другое появились вместе в действительности, то они были бы подобны таким двум вещам, к которым в данный момент прикладывают имя «айн» («то же самое») и существовали бы вместе вещи, бесконечные по числу. Если же не было бы возможным, чтобы и то другое существовали вместе, и если бы они существовали последовательно, тогда эта сущность в своей целокупности была противоречивой и противополагалась бы самой себе. Если же она противополагалась бы самой себе, будучи бесконечной или конечной, тогда из этого с необходимостью вытекало бы следующее: все, что является единственно возможным или что не может иметь своей противоположности, может иметь такое начало, которое либо противоположно ему, либо ему противоречит, либо противно ему — и все это может быть во всей целокупности (и это будет истинным) либо вместо этой сущности, либо вместе с ее противоположностью. Из всего этого с необходимостью вытекает, что ни одно высказывание не верно и что все высказывания верны, а также — что в мире нет ничего невозможного. Тогда, если что-либо будет принято за природу какой-нибудь вещи, может получиться так, что она окажется совсем иной, чем то, что понимается под данным словом в настоящее время. Природа вещи, о которой мы не знаем, что она собой представляет, и которая может возникнуть и быть воспринятой чувствами или разумом и стать понятой, не является, однако, в настоящее время объектом нашего разумного познания. Вещь, о которой мы в настоящий момент не знаем, что она собой представляет, может в целокупности своей быть противоречивой и противоположной самой себе; таким образом, то, что, по нашему мнению, является невозможным, могло бы не быть невозможным. Это и другие того же рода воззрения уничтожают мудрость и делают истинными вещи, запечатленные в душах как невозможные, ибо в них утверждается возможность существования в субстанциях всех вещей, противоположных существований и существований, бесконечных в своих субстанциях и акциденциях, причем ни одна вещь и них не утверждается невозможной. «Книга о классификации наук» [9] * Что касается науки о музыке, то она, коротко говоря, заключается в изучении видов мелодий, того, из чего они слагаются, для чего их слагают, как их слагают и какими они должны быть, чтобы их действие [на душу] было более проникающим и впечатляющим. То, что известно под этим названием, делится на две науки, из коих одна образует практическую науку о музыке, а другая — теоретическую. Практическая [наука о] музыке имеет своей целью создание тех или иных видов чувственно воспринимаемых мелодий при помощи различных средств, предназначенных для их [создания] либо природой, либо искусством. К числу естественных средств относятся гортань, язык, язычок и то, что в них имеется, а также нос. К числу искусственных средств относятся такие [инструменты], как мизмар, лютня и т. п. Музыкант-практик лишь извлекает тона и мелодии при помощи средств, которые обычно и служат для их создания. Что же касается теоретической [науки о музыке], носящей умозрительный характер, то она дает знание о тонах и мелодиях, а также о причинах всего того, из чего создается мелодия, не постольку, поскольку она связана с материей, а в отвлеченной форме, безотносительно к инструменту и всякой материи. Она рассматривает мелодии как предмет слухового вос- приятия вообще, независимо от того, какому инструменту и какому телу случается быть их источником. Теоретическая наука о музыке распадается на пять крупных разделов. В первом разделе речь идет о началах и первоосновах, к которым обращаются при выяснении того, что включает в себя данная наука, о том, как эти начала применяются, какими способами исследуется это искусство, из каких и скольких элементов оно состоит и каким должен быть его исследователь. Во втором [разделе] речь идет об основах этого искусства. Этот раздел касается происхождения тонов, дает знание об их количестве и количестве их видов, объясняет отношение одних тонов к другим и содержит доказательство относительно всего этого. В нем разъясняются также виды расположения и порядка тонов, благодаря которым последние становятся согласованными, с той целью, чтобы можно было подбирать подходящие тона и слагать из них мелодии. В третьем разделе речь идет о применении того, что разъяснялось относительно основ, начал и доказательств, к различного вида искусственным средствам, предназначенным для [создания тонов], об извлечении всех этих [тонов] при помощи упомянутых средств, о расположении их в заранее определенном порядке, коему разъяснение дается в началах [науки о музыке]. В четвертом разделе речь идет о видах естественных ритмов, составляющих метрическую основу тонов. В пятом разделе говорится о составлении мелодий вообще, а также о составлении совершенных мелодий, каковые сочиняются для поэтической речи, слагающейся согласно определенному порядку и строю, о способах применения поэтической речи соответственно тем или иным целям мелодии и об определении тех мелодий, которые благодаря этой речи становятся более впечатляющими и проникающими [в душу], достигая цели, ради которой их создают. [О происхождении наук] [10] Я утверждаю, что после того, как субстанция получила движение, она получила и звук, который разделился на три вида — а именно: на высокий, низкий и промежуточный между ними. Отсюда потребовалась наука, благодаря которой мы познали бы высокие звуки, низкие и промежуточные между ними, так что от нас не осталось бы скрытым ничто в этом от- ношении. Это наука о звуках. Эта наука полезна в том смысле, что умеряет нравы тех, которые потеряли равновесие, делает совершенными тех, которые еще не достигли совершенства, и сохраняет равновесие у тех, которые находятся в состоянии равновесия. Эта наука полезна и для здоровья тела, ибо когда заболевает тело, то чахнет и душа, когда тело испытывает помехи, то испытывает помехи и душа. Поэтому исцеление тела совершается таким образом, что исцеляется душа, что ее силы умеряются и приспособляются к ее субстанции, благодаря звукам, производящим такое действие. [4]. Речь о познании причины, благодаря которой возникла музыкальная наука. У этой науки имеются три корня: метр, мелодия и жесты. Метр изобретен для того, чтобы привести к известным пропорциям разумные понятия; мелодия изобретена для того, чтобы привести к известным пропорциям высокие и низкие звуки; эти два корня подчинены чувству слуха. Жест же подчинен чувству зрения; он установлен для того, чтобы подобные и подлежащие сравнению между собой движения были согласованы с метром и звуком. Наука жеста подчинена этим двум главным чувствам, т. е. слуху и зрению. Таким образом, очевидно, откуда возникла наука музыки и как она произошла. ПРИМЕЧАНИЯ 1 То есть акцидентально. 2 То есть элементы. 3 Речь идет о собственном признаке и акциденции (случайном признаке), разбираемых Фараби в его комментариях к «Введению» Порфирия. 4 В данном высказывании на арабском языке используется предлог (или «частица») «ли», указывающий на принадлежность. 5 То есть не к категории отношения. 6 То есть кроме утверждения и отрицания. 7 То есть кроме утверждения и отрицания. 8 В тексте значится: «ал-инсан ва-л-вахид» — «человек и один», читаем: «ал-иснан ва-л- вахид» — «два и один» (ср. аналогичный пример предшествования по природе в книге Ибн- Сины «Даниш-намэ». Сталинабад, 1957, с. 165). 9 Перевод А. В. Сагадеева **. Осуществлен по арабскому тексту, содержащемуся в книге: Al- Farabi«s Arabic-Latin Writings on Music. Ed. by M. J. Farmer. New York, London, Frankfurt,1960. Текст издан по рукописи библиотеки Эскуриала. 10 Публикуется по изданию: Григорян С.Н. Из истории философии Средней Азии и Ирана (VII—XII вв.) / Перевод с латинского А. И. Рубина, с. 150—151.